Книга: Татьяна Бенедиктова "Разговор по-американски"
которой «слова... подогнаны таким образом, чтобы, обладая всеми внешними признаками разумности и даже глубины, не заключать на самом деле и тени смысла». В глазах простака «внешние признаки... глубины» и есть ее проявление, но повествователь подозревает подвох и чувствует себя растерянным, обескураженным. «В награду» за недоверчивость он получает от барона подсказку, ключ к чтению: оказывается, что если при чтении вышеупомянутой книги «постоянно опускать каждое второе, а затем каждое третье слово», то вместо педантски-серьезного дуэльного кодекса прочитается нечто противоположное — «уморительные насмешки над поединками нашего времени». Перед нами текст-палимпсест, прячущий внутри пародию на себя, но притом не отторгающий и самого наивного из возможных читателей: Германн, к примеру, черпает в «Кодексе» подкрепление собственных самодовольных иллюзий.
Мистификация и ирония в данном случае явны и для повествователя, и для читателя. Но едва ли не чаще По создает ситуации, когда «выражение насмешливости» — знаки игры, иронического второго плана — повествователем игнорируются, а читателем лишь смутно подозреваются. Проблема с розыгрышами По состоит в том, что они слишком требовательны к адресату, слишком «неохотно» поддаются разоблачению. На каждом шагу мы рискуем принять за глубину «видимость глубины» и оказаться жертвой изощренной «покупки».
Глубина, по видимости заключенная в предмете, в действительности разверзается в субъекте, с ним творчески играющем, поэтому опознать ее и почтить может только равнодо-стойный творческий субъект. Претензии читателя на этот статус выясняются в порядке состязания: нам снова и снова предъявляется интерпретативный вызов, на который мы снова и снова должны отвечать.
Обаяние странного сыщика
Одна из общепризнанных литературных заслуг По — изобретение жанра детектива и создание соответствующего героя: сыщик Дюпен фигурирует в трех рассказах — «Убийства на улице Морг», «Тайна Мари Роже», «Похищенное письмо». Столь же общепризнанным считается, что из всех персонажей По именно Дюпен ближе всего автору.
176
Т. Бенедиктова. «Разе,
овор по-америкаш
Действие всех трех рассказов происходит в Париже — большом городе256, который сам по себе ощущается как текст, точнее, совокупность текстов, которые переплетаются, скрывают и перекрывают друг друга, подчас творят друг над другом насилие. Городская жизнь полна „суеты, движения, непредсказуемых взаимосвязей — она, с другой стороны, слишком легко предоставляет человека одиночеству. Сыщик Дюпен — как раз такой одинокий эксцентрик, проницательный читатель криминальных «сочинений», «парижских тайн». Где взгляд обычного человека не видит ничего, Дюпен без видимого труда обнаруживает скрытые смыслы, «пустое место» для него насыщено ценной информацией.
При этом нельзя не заметить, что в качестве интерпретатора он не лишен тщеславия: ему явно нравится не только упражнять свои способности, но и «блистать» ими перед благодарной аудиторией. В последнем качестве выступает (внутри рассказа) повествователь, отзывающийся о своем выдающемся друге с неизменным наивным восхищением. Он, в частности, замечает: «Не раз он хвалился с довольным смешком (курсив мой. — Т.В.), что люди в большинстве для него— открытая книга, и тут же приводил ошеломляющие доказательства того, как ясно он читает в моей душе».
Повествователю и впрямь есть чем «ошеломиться», когда Дюпен (в «Убийствах на улице Морг»), в порядке демонстрации своих возможностей, прочитывает, как по книге, лениво-произвольное блуждание ассоциаций своего слушателя, восстанавливая цепочку: зеленщик — булыжник — стереото-мия — Эпикур — созвездие Орион — актер Шантильи. Все дело в методе, поясняет при этом Дюпен, в умении по внешней детали восстановить внутреннее, не видимое глазу движение мысли. С чем можно вроде бы и согласиться, но вот что странно: процесс толкования знаков-следов в какой-то мо-4 мент принимает характер я/>е<?утадывания. «...Я так и ждал, что
256 В «Тайне Мари Роже» это, разумеется, Нью-Йорк — место действия реального, так и не раскрытого на момент написания новеллы криминального случая, — имена вовлеченных в него лиц, названия улиц и местных газет По педантично переиначивает на французский лад. В связи с этим стоит еще раз подчеркнуть и напомнить: вся жизнь По была связана с городом, газетой и суетой литературного рынка — «сумрачные и угрюмые чертоги» родовых замков и уединенных аббатств, где происходит действие иных его новелл, — не более чем искусственные декорации, дань, возможно, не столько личному его вкусу, сколько коллективному пристрастию плебеев-горожан, настоящих «чертогов» в глаза не видевших.
Часть II. Писатель и читатель в «республике писем» 111
вы устремите глаза на огромную туманность в созвездии Ориона. И вы действительно посмотрели вверх... Я понимал, что Орион наведет вас на мысль о Шантильи, и улыбка ваша это мне подтвердила». В сущности, это пример «покупки»: Дюпен демонстрирует столько же наблюдательность, сколько тонкое понимание, автоматизма чужого сознания— отсюда всего лишь шаг до направленной манипуляции.
Мысль о том, что в монологах-моноспектаклях Дюпена присутствует то, «что французы называют charlatanerie», высказывается самим повествователем, но отметается им, хотя сколько-нибудь въедливый читатель257 без труда найдет в тексте аргументы в ее пользу (то же относится и к другому вскользь высказываемому подозрению: что проницательность Дюпена есть, быть может, следствие «перевозбужденного... и больного ума»). Свое отношение к «многообразным причудам» друга повествователь выражает при помощи опять-таки французской фразы: «je les menageais» — «я им потакал», что в данном случае означает: «я им подражал, их повторял, был их зеркалом». Политика доверчивого «потакания» естественно разделяется читателем, но не выглядит для него единственно возможной258.
Уж очень похоже объяснение Дюпеном применяемого им метода (как пути достижения «единственно возможных выводов») на разоблачение карточного фокуса: последовательность движений неотразимо проста, а результат совершенно неожиданен. Разоблачение перформанса оказывается на по-
257 Не отождествляющий себя «естественно» с рассказчиком, а дифференцирующий свою позицию от его, что предполагает род «сопротивляющегося» чтения.
258 Вполне вероятно, что По использует здесь иностранную фразу в расчете на возможность (отчасти коварную) игры слов: французский глагол «menager» и родствен, и зрительно и по звучанию близок английскому «to manage», но, обозначая действие, направленное на другого человека, они имеют смысл почти противоположный: «потакать, потворствовать» или «подчинять, руководить».
В рассказе «Система доктора Смоля и профессора Перро» так называемая «система поблажек» (последовательное потакание больным, устранение даже видимости противодействия со стороны «принципа реальности») описывается как способ гуманного обращения с умалишенными и излечения их. Система, увы, оказывается сомнительно эффективной. Затруднительность положения повествователя в рассказе связана с его неспособностью различить «норму» поведения и речи и проявления безумия: норма неоднозначна, изменчива и порой причудлива, в то время как Нйнярналда0С1Ь.-Ри-Ш4О1щескд^5£ди1ельна в своем гиперрационализме.
178
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
Часть II. Писатель и читатель в «республике писем» 179
верку его продолжением, так что впору спросить: точно ли перед нами метод? или искусно созданная видимость метода!™
В рассказе «Убийства на улице Морг», к примеру, сыщик изначально выражает уверенность, что преступник не мог проникнуть в комнату иначе, как через окно; читатель эту посылку с готовностью принимает. Далее Дюпен предполагает, что неизвестный не мог быть обычным человеком, и это выглядит опять-таки логично, исходя из уже предоставленных нам (в виде газетных цитат) «объективных» свидетельств: причудливая речь, непомерная сила, жестокость и ловкость, обнаруженные незнакомцем. Преступник не мог быть человеком, заключает Дюпен в качестве следующего шага, ссылаясь на необычные отпечатки пальцев, замеченные им на шее убитой, а также на_кдок волос, обнаруженный в ее руках. Последнее — исключительно весомая улика, настораживает лишь то, что в руки Дюпену она попадает явно «жульническим» образом260. Зато теперь уже рукой подать до открытия истины: вот вам том Кловье! — предлагает Дюпен изумленному слушателю, прочтите «этот абзац», и вы узнаете: преступник мог быть только орангутангом с острова Борнео, ибо описание «в точности совпадает». Логически обязательным этот последний пируэт мысли назвать никак нельзя, но это не мешает ему быть благодарно проглоченным аудиторией.
Предлагаемая Дюпеном «цепочка рассуждений» больше напоминает вдохновенное рифмоплетство поэта, в котором проявляет себя предвосхищающий инстинкт, чувство формы, не отражающее реальность, а диктующее ей. Там, где факт вступает в противоречие с «авторским» видением, именно факт, а не видение подлежит разоблачению... и, точно, оказывается видимостью факта. К примеру, полицейские убеждены, что окно в спальне мадам Л'Эспане не открывается. Но в соответствии с догадкой Дюпена, оно должно открываться, — и это подтверждается при более тщательном обследова-
259 Возникает и другой интересный вопрос: чего стоит проницательность Дюпена, восхищающая рассказчика, но также предъявляемая к оплате (в двух рассказах из трех Дюпен, как истинный профессионал, продает свои интеллектуальные услуги)?
260 разве не превозносил он сам дотошность парижской полиции по части обысков? Разве не производил свой обыск под строгим надзором полицейского? Уже то, что он «нашел» улику, странно, а то, что он ее утаил, — поступок явно предосудительный, сам по себе граничащий с криминалом.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71