Пётр Первый

А конец войны: «Упадок платежных и нравственных (подчеркнуто

мною. — И. С.) сил народа едва ли окупился бы, если бы Петр завоевал не

только Ингрию с Ливонией, но и всю Швецию и даже пять Швеции».

Вот вам, значит, общая характеристика и начала и результата

войны: согласитесь сами, что о большой военной гениальности она не

свидетельствует. Если перейти к частным характеристикам отдельных, решающих

моментов петровской военной деятельности то в них мы, между всем остальным,

отметим, в качестве постоянных спутников петровской военной деятельности —

два качества Петра — бестолковость и трусость.

В августе 1689 года юный Петр — ему тогда было 17 лет — получает

в Преображенском известие о заговоре Софии. Сообщение об этой опасности

(«реальной или воображаемой» — оговаривается П. Милюков) приводит Петра в

состояние полной паники. Петр, полуодетый, скачет в Троицкий монастырь.

Академик Шмурло пишет:

«Прискакав туда, физически измученный, нравственно потрясенный

пережитыми волнениями, царь бросается на кровать настоятеля и, разразившись

рыданиями, умоляет игумена оказать ему помощь и защиту». В нашей

историографии довольно прочно утвердилось мнение, что именно этот перепуг

положил начало той эпилепсии, которая потом всю жизнь не оставляла Петра.

Не будем подробно разбирать вопроса о том, была ли опасность

действительной, Петр принял ее за действительную. Она была воображаемой, и

это показал первый же день едва ли существовавшего заговора Софии: она

осталась в полнейшем одиночестве. Устраивать еще одно междуцарствие — в

Москве не захотел никто.

Семнадцатилетние юноши, в особенности русские, очень редко входят

в состав того «робкого десятка», в который так стремительно въехал Петр. В

нашу милую социалистическую эпоху миллионы юношей, а также даже и девушек

стаивали перед столь действительной опасностью, как чекистский наган, —

стаивал и я, стаивал и мой сын, — тоже в возрасте 17-ти лет, таких случаев

были миллионы и миллионы. Однако, люди не «разражались рыданиями», не

впадали в истерику и не приобретали эпилепсии. Если бы все мы были такими

же храбрецами, каким был Петр, то ни в России, ни в эмиграции здоровых

людей давно бы уж не осталось.

Этим первым перепугом можно, вероятно, объяснить многое в личной

политике Петра: и зверское подавление стрелецкого мятежа, и

собственноручные казни, (Не следует, впрочем, преувеличивать размаха этих

казней: всего выло казнено 1200 человек. Западная Европа, в аналогичных

случаях, отправляла на тот свет десятки тысяч. Петр, де, предчувствовал

поражение и уехал для подготовки. дальнейших мероприятий. В штабных

реляциях маршевых войн для таких случаев была принята несколько иная

формулировках «отступили на заранее подготовленные позиции». Объяснение не

выдерживает самой поверхностной критики. Поражение было возможно, но никак

не необходимо: тот же Ключевский пишет, что «победа шведов была ежеминутно

на волосок от беды»... и что «победитель так боялся своих побежденных, что

за ночь поспешил навести новый мост.., чтобы помочь им поскорее убраться...

Петр уехал из лагеря накануне боя, чтобы не стеснять главнокомандующего-

иноземца, и тот, действительно, не стеснялся: первый отдался в плен и увлек

за собой и остальных иноземных командиров...» — И.С.) и Преображенский

приказ, и вечный панический страх Петра перед заговорами. Иван Грозный,

который, при всей своей свирепости, был все-таки честнее Петра, признавался

прямо, что после восстания 1547 года, истребившего фамилию Глинских, он

струсил на всю жизнь: «и от сего вниде страх в душу мою и трепет в кости

мои». Застенки Грозного в такой же степени определялись страхом, как и

застенки Петра. Но Петровский перепуг имел и некоторые военные последствия.

Вспомним Нарву. Петр, которому было уже не семнадцать лет, и

который был уже взрослым человеком — ему было 28 лет, повел свою

тридцатипятитысячную армию к Нарве. «Стратегических путей не было, по

грязным осенним дорогам не могли подвезти ни снарядов, ни продовольствия...

Пушки оказались негодными, да и те скоро перестали стрелять из-за недостака

снарядов...» (Ключевский).

Узнав о приближении восемнадцатилетнего мальчишки Карла с восемью

тысячами, Петр повторяет свой, уже испытанный прием: покидает нарвскую

армию, как одиннадцать лет тому назад покинул свои потешные войска, — а

потешных у него по, тем временам бывало до тридцати тысяч, София же

сконцентрировала против них триста стрельцов. Историки объясняют бегство

Петра его гениальной предусмотрительностью:

Почему, собственно, попал в главнокомандующие этот иноземец, граф

де Круа, мелкий проходимец, служивший «в семи ордах семи царям», и нигде и

ничем себя не проявивший? Впоследствии он помер в долговой тюрьме в Ревеле,

и его тело, за неплатеж долгов, было, по милому обычаю того времени,

выставлено на показ... Почему не был назначен Головин? Почему не был

назначен Шереметьев? Вероятно, просто потому, что в момент переполоха

подвернулся именно Круа. И, наконец, если Петр, видя неустройство своей

армии, был убежден в неизбежности поражения, то почему он не попытался

отвести эту армию на какие-то другие — пусть и не очень «подготовленные» —

позиции? Петр сделал точь-в-точь то, что он проделал в ночь на 8-ое августа

1689 года: бросил все на произвол судьбы и панически бежал. Как бы ни

насиловать факты, и как бы ни притягивать за волосы официозно благолепные

объяснения, ясно одно — Петр струсил и вел себя, как трус: бросить свою

армию накануне боя, будучи заранее убежденным в том, что она будет разбита

в пять раз слабейшим противником — это есть трусость — и больше решительно

ничего.

Примерно, такая же картина повторяется — уже в третий раз — во

время гродненской операции. Там (дальше опять же по Ключевскому) :

«Петр, в адской горести обретясь... располагая силами втрое

больше Карла, думал только о спасении своей армии и сам составил

превосходно обдуманный во всех подробностях план отступления, приказав

взять с собой «зело мало, а по нужде хотя и все бросить». В марте, в самый

ледоход, когда шведы не могли перейти Неман в погоню за отступавшими,

русское войско, спустив в реку до ста пушек с зарядами... «с великою

нуждою», но благополучно отошло к Киеву...Но венцом полководческого

искусства Петра был, конечно, Прутский поход: ничего столь позорного Россия

не переживала никогда. Ключевский пишет так:

«С излишним запасом надежд на турецких христиан, пустых обещаний

со стороны господарей молдавского и валахского и со значительным запасом

собственной полтавской самоуверенности, но без достаточного обоза и

изучения обстоятельств, пустился Петр в знойную степь, не с целью защитить

Малороссию, а разгромить Турецкую Империю».

Если перевести эту сдержанную оценку на менее сдержанный язык, то

надо сказать, что цель была глупа, а уж подготовка к ее достижению была и

вовсе бестолкова. Турецкая империя начала восемнадцатого столетия далеко

еще не была тем «больным человеком», каким ее привыкли считать наши

современники. Для ее разгрома потребовались века. И потребовались такие

настоящие полководцы, как Потемкин и Суворов. Петр сунулся совершенно не

спросясь никакого броду и влип, как кур во щи: великий визирь окружил всю

петровскую армию, так что Петру на этот раз, — за отсутствием по тогдашним

временам авиации, — даже и бежать было невозможно. И в этой обстановке Петр

проявил свою обычную «твердость духа» — плакал, писал завещание, предлагал

отдать обратно всю Прибалтику (не Петром завоеванную!) тому же Карлу,

выдачи которого он еще вчера ультимативно требовал от султана. Великий

визирь не принял всерьез ни Петра, ни его гения, ни его армии, иначе он не

рискнул бы выпустить ее за взятку, которою расторопный еврей Шафиров

ухитрился смазать и визиря, и его пашей. Любезность победителей дошла до

того, что они охраняли путь отступления петровской армии.

На Пруте, как и у историков, Петру повезло поистине

фантастически: успей он прорваться подальше Прута, никакая взятка бы не

спасла — ни его, ни его армии. Но ему повезло на капитуляцию без боя.

Повезло и на Шафирове.

Во всяком случае, в результате этой, столь гениально задуманной и

столь же гениально проведенной операции, России пришлось отдать Азов,

который стоил таких чудовищных жертв, пришлось выдать Турции большую

половину Азовского флота, для стройки которого были отпущены целые лесные

области, и решение черноморского вопроса пришлось отодвинуть еще на

несколько десятков лет.

За нарвские, гродненские и прутские подвиги любому московскому

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19