Пётр Первый

было бы сформулировать так: варварство, грязь, отсталость Москвы, — и

чистота, гуманность и благоустройство Европы. Ключевский так и пишет: «как

ни мало внимателен был Петр к политическим порядкам и общественным нравам

Европы, он, при своей чуткости, не мог не заметить, что тамошние народы

воспитываются и крепнут не кнутом и застенком» — как, дескать,

«воспитывалась» Московская Русь. Литературная обработка этой темы достигла

своего кульминационного пункта в легенде о саардамском плотнике,

восхищенном чистотой, уютом и свободой цивилизованных европейских стран.

Описывая европейскую благовоспитанность, историки становятся в

тупик перед петровскими антирелигиозными и прочими безобразиями: откуда бы

это взялось? Поехал человек в Европу с целью закупки и импорта в Россию

всяческой цивилизации и благовоспитанности, а привез такие вещи, за какие

двести лет спустя даже и большевики своих воинствующих безбожников по

головке не гладили? Я не буду повторять этих вещей: они всем известны — ряд

неслыханных кощунств, организованное издевательство над Церковью,

беспробудное пьянство, насильственное спаивание людей, ушаты сивухи,

которую гвардейцы вливали в горло всяким встречным и поперечным — словом,

действительно, черт знает что такое. Откуда бы это? Ответ подыскивается все

в том же направлении: этакая широкая, истинно великорусская натура, с ее

насмешливостью, необузданностью, широчайшим размахом во всем — в худе, и в

добре, и в подвиге, и в безобразии. И тут же делается ссылка на варварское

состояние Москвы: «что вы хотите, — варварская страна, варварские

развлечения...»

Я не историк и в смысле исторической эрудиции никак не могу

конкурировать даже с Покровским. Но для того, чтобы увидеть совершеннейшую

лживость всей этой концепции — вовсе не нужно быть историком: вполне

достаточно знать европейскую историю в объеме курса средних учебных

заведений. Даже и этого, самого элементарнейшего знания европейских дел

вполне достаточно для того, чтобы сделать такой вывод: благоустроенной

Европы, с ее благопопечительным начальством, Петр видеть не мог — и по той

чрезвычайно простой причине, что такой Европы вообще и в природе не

существовало.

Вспомним европейскую обстановку петровских времен. Германия

только что закончила Вестфальским миром 1648 г. Тридцатилетнюю войну, в

которой от военных действий, болезней и голода погибло три четверти (три

четверти!) населения страны. Во время Петра Европа вела тридцатилетнюю

войну за испанское наследство, которая была прекращена из-за истощения всех

участвующих стран — ибо и Германия, и Франция снова стали вымирать от

голода. Маршал Вобан писал что одна десятая часть населения Франции

нищенствует и половина находится на пороге нищенства. Дороги Европы были

переполнены разбойными бандами — солдатами, бежавшими из армий воюющих

сторон, голодающими мужиками, разоренными горожанами — людьми, которые

могли снискать себе пропитание только путем разбоя и которых жандармерия

вешала сотнями и тысячами тут же на дорогах — для устрашения. Во всей

Европе полыхали костры инквизиции — и католической, и протестантской, на

которых ученые богословы обеих религий жгли ведьм. За сто лет до Петра

приговоров от 16 февраля 1568 года Святейшая Инквизиция осудила на смерть

ВСЕХ жителей Нидерландов, и герцог Альба вырезывал целые нидерландские

города.

В первой половине XVII века нидерландцы принимали участие в

Тридцатилетней войне. Сейчас же после ее окончания, они были разгромлены

Кромвелем (1652-54), который своим «навигационным актом» начисто

ликвидировал голландскую морскую торговлю. Затем последовали две войны с

Францией. И, наконец, Нидерланды были втянуты в новую, но по старому

бессмысленную войну за испанское наследство.

Нидерланды были разорены. Голодные массы на улицах рвали в клочки

представителей власти — власть отвечала казнями. Тот саксонский судья

Карпцоф, который казнил 20.000 человек, — это только в одной Саксонии! —

двадцать тысяч человек, а Саксония была не больше двух-трех наших губерний,

помер — совсем перед приездом Петра в ту Европу, которая, по Ключевскому,

воспитывалась без кнута и застенка — в 1666 году. Я не знаю имен его

наследников и продолжателей — на самого Карпцофа я натолкнулся совершенно

случайно — но эти наследники были наверняка. Сколько людей повесили, сожгли

или четвертовали они?

В Англии, куда Петр направил свои стопы из Саардама, — при одной

Елизавете было повешено и казнено другими способами около девяноста тысяч

человек. Вся Европа билась в конвульсиях войн, голода, инквизиции и

эпидемий — в том числе и психических: обезумевшие женщины Европы сами

являлись на инквизиционные судилища и сами признавались в плотском

сожительстве с дьяволом. Некоторые местности Германии остались, в

результате этого совсем без женского населения.

«Европейские народы воспитывались не кнутом и застенками» —

говорит Ключевский. Ключевский не мог не знать, что по «Уложению Царя

Алексея Михайловича» смертная казнь полагалась за 60 видов преступлений, по

современному ему французскому законодательству — за 115, а Петр ввел

смертную казнь за двести — это называется «воспитывать без кнута и

застенка». Наши историки не могли, конечно, не знать, что наши «застенки»

были детской игрушкой по сравнению с западноевропейскими нравами и

обычаями. Они не могли не знать, как расправилось шведское правительство с

современником Петра — Паткулем, как уже совсем нечеловеческим способом был

во Франции в 1757 году казнен отец Дамьен, какая судьба постигла друзей

Фридриха — будущего «Фридриха Великого» — казненных четвертованием на

глазах юного наследника престола. Да и сам наследник был спасен от судьбы

Алексея Петровича только заступничеством иностранных дворов. Так — вот все

это называется «воспитанием без кнута и застенка».

Застенки были и в Москве. Но вот что пишет об отце Петра —

Алексее Михайловиче, посторонний и иностранный наблюдатель — австрийский

посол Мейерберг:

«Царь, при беспредельной своей власти над народом, привыкшим к

полному рабству, ни разу не посягнул ни на чье имущество, ни на чью жизнь,

ни на чью честь».

Оставим пока «полное рабство» на совести барона Мейерберга: для

баронских фантазий в Москве, действительно, особого простора не было, а

собственные крестьяне барона Мейерберга едва ли пользовались большей

свободой, чем московские. Но, вот, царь «не посягнул ни на чье имущество,

ни на чью жизнь, ни на чью честь» — может быть, изучать политическую

педагогику «без кнута и застенка» было бы удобнее в Москве а не в Саардаме?

Историки говорят о московской грязи и об европейской чистоте.

Процент того и другого — и в Москве, и в Европе сейчас установить довольно

трудно. Версальский двор купался, конечно, в роскоши, но еще больше он

купался во вшах: на карточный стол короля ставилось блюдечко, на котором

можно было давить вшей. Были они, конечно, и в Москве — больше их было или

меньше — такой статистики у меня нет. Однако, кое-что можно было бы

сообразить и, так сказать, косвенными методами: в Москве были бани и Москва

вся — городская и деревенская, мылась в банях, по крайней мере,

еженедельно. В Европе бань не было. И сейчас, больше двухсот лет после

Петра, бань в Европе тоже нет. Города моются в ваннах — там, где ванны

есть, деревня не моется совсем, не моется и сейчас. В том же городке

Темпельбурге, о котором я уже повествовал, на пять тысяч населения имеется

одна ванна в гостинице. А когда мой сын однажды заказал ванну для нас обоих

— он пришел раньше и вымылся, я пришел позже и администрация гостиницы была

искренне изумлена моим требованием налить в ванну чистой воды: истинно

русская расточительность — не могут два человека вымыться в одной и той же

воде!

Петр — в числе прочих своих войн — объявил войну и русским баням.

Они были обложены почти запретительным налогом: высшее сословие за право

иметь баню платило три рубля в год, среднее — по рублю, низшее — по 15

копеек — одна из гениальных финансовых мер, подсказанная Петру его

пресловутыми прибыльщиками. Ключевский пишет: «в среднем составе было много

людей, которые не могли оплатить своих бань «даже с правежа под батогами».

Даже с правежом и под батогами московская Русь защищала свое азиатское

право на чистоплотность. На чистоплотность, вовсе неизвестную даже и

сегодняшней Европе, не говоря уже об Европе петровских времен.

Сказка о сусальной Европе и варварской Москве есть сознательная

ложь. Бессознательной она не может быть: факты слишком элементарны, слишком

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19