Пётр Первый

общеизвестны и слишком уж бьют в глаза. И ежели Петр привез из Европы в три

раза расширенное применение смертной казни, борьбу с банями, и еще

некоторые другие вещи, — то мы имеем право утверждать, что это не было ни

случайностью, ни капризом Петра: это было европеизацией: живет же

просвещенная Европа без бань? — нужно ликвидировать московские бани. Рубят

в Европе головы за каждый пустяк? — нужно рубить их и в Москве.

Европеизация — так европеизация!

Европеизацией объясняются и петровские кощунственные выходки.

Описывая их, историки никак не могут найти для них подходящей полочки. В

Москве этого не бывало никогда. Откуда же Петр мог бы заимствовать и

всепьяннейший синод, и непристойные имитации Евангелия и креста и все то,

что с такою странной изобретательностью практиковал он с его выдвиженцами?

Историки снова плотно зажмуривают глаза. Выходит так, как будто

вся эта хулиганская эпопея с неба свалилась, была, так сказать, личным

капризом и личным изобретением Петра, который на выдумку был вообще не

горазд. И только Покровский в третьем томе своей достаточно похабной

Истории России (довоенное издание), — скупо и мельком, сообщая о

«протестантских симпатиях Петра», намекает и на источники его вдохновения.

Европа эпохи Петра вела лютеранскую борьбу против католицизма. И арсенал

снарядов и экспонатов петровского антирелигиозного хулиганства был,

попросту, заимствован из лютеранской практики. Приличиями и чувствами меры

тогда особенно не стеснялись, и подхватив лютеранские методы издевки над

католицизмом, Петр только переменил адрес — вместо издевательств над

католицизмом, стал издеваться над православием. Этого источника петровских

забав наши историки не заметили вовсе.

Первоначальной общественной школой Петра был Кокуй, с его

разноплеменными отбросами Европы, попавшими в Москву, на ловлю счастья и

чинов. Если Европа в ее высших слоях особенной чинностью не блистала, то

что уж говорить об этих отбросах. Особенно в присутствии царя

обеспечивавшего эти отбросы от всякого полицейского вмешательства. Делали —

что хотели. Пили целыми сутками — так, что многие помирали. И не только

пили сами — заставляли пить и других, так что варварские москвичи бежали от

царской компании, как от чумы.

Пили, конечно, и в Москве: «веселие Руси...» Но, если исключить

Ивана Грозного, с его тоже революционными методами действия, то о пьянстве

в Московском Кремле мы не слышали ничего. Там был известный «чин». И когда

московские цари принимали иностранных послов, то царь подымал свой бокал за

здоровье послов, и их монархов — но это не было ни пьянством, ни запоем.

О состоянии уровня трезвости в современной Петру Европе, у меня,

к сожалению, особенных данных нет. Есть случайная отметка москвича,

путешествовавшего по Европе и отмечавшего, что, например, немцы «народ

дохтуроватый, а пьют вельми зело». «Вельми зело» — указывает на некоторую

степень изумления: вероятно, что в Москве пили или только «вельми», или

только «зело» — в Германии и вельми, и зело. Но для более позднего периода

некоторые свидетельства имеются. Сто лет после Петра — при Александре I наш

посол в Лондоне граф Воронцов доносил своему правительству о коронованных

попойках, на которых, «никто не вставал из-за стола, а всех выносили».

Именно в то же время английский король Георг пришел на свою собственную

свадьбу в столь пьяном виде, что не мог стоять на ногах и придворные во

время всей церемонии держали его под руки.

Пьянствовала ли вся Европа? Ну, конечно, нет. В подавляющем

большинстве случаев, массы не имели не только вина, но и хлеба. В

братоубийственных феодальных войнах, которые велись руками наемных солдат —

население подвергалось грабежу не только со стороны «чужих», но и со

стороны «своих». Еще армии Фридриха Великого были бичом для собственного

прусского населения. Наемная армия, — наемной армией была и фририховская, —

не имела никаких моральных оснований быть боеспособной — отсюда и та

палочная дисциплина, которая, к удивлению Фридриха Великого, заставляла

солдата бояться капральской палки больше, чем неприятельского штыка. Отсюда

та палочная дисциплина в армии, которую и у нас ввел Петр и ликвидировали

только Потемкин, Румянцев и Суворов, позже она была восстановлена

поклонником Фридриха — Павлом I. В Германии, перед Второй мировой войной,

еще били гимназистов. Не было «телесных наказаний» в строгом смысле этого

слова, но пощечины практиковались, как самый обычный способ педагогического

воздействия. К русским детям, посещавшим германские школы, эта система,

впрочем, не применялась. Наши варварские нравы ликвидировали всякое

телесное воздействие на школьников уже лет восемьдесят тому назад. И

попытки немецких учителей бить по физиономии русских детей — приводили к

скандалам: иногда родители приходили скандалить, а иногда и школьники

отвечали сами — так что русские варвары были оставлены в покое.

Все это было в средней Европе. В южной было еще хуже, в

особенности в Италии и Испании — вспомним, что последний случай аутодафе —

публичного сожжения живого еретика — относится к 1826-му году. Вспомним и

христианские развлечения римских Пап, — театральные спектакли, от которых,

по выражению Покровского, краснели соотечественники Рабле — французские

дипломаты. Редкий случай дипломатической стыдливости. На этих

представлениях актеров слуги схватывали за руки и за ноги и били животом о

пол сцены, — так сказать, аплодисменты наоборот...

Не нужно, конечно, думать, что в Москве до-петровской эпохи был

рай земной или, по крайней мере, манеры современного великосветского

салона. Не забудем, что пытки, как метод допроса и не только обвиняемых, но

даже и свидетелей, были в Европе отменены в среднем лет сто-полтораста тому

назад. Кровь и грязь были в Москве, но в Москве их было очень намного

меньше. И Петр, с той, поистине, петровской «чуткостью», которую ему

либерально приписывает Ключевский — вот и привез в Москву: стрелецкие

казни, личное и собственноручное в них участие — до чего Московские цари,

даже и Грозный, никогда не опускались; привез Преображенский приказ, привез

утроенную порцию смертной казни, привез тот террористический режим, на

который так трогательно любят ссылаться большевики. А что он мог привезти

другое?

Технику и прочее привозили и без него. Ассамблеи? Нужно еще

доказать, что принудительное спаивание сивухой — всех, в том числе и

женщин, было каким бы то ни было прогрессом, по сравнению хотя бы с

московскими теремами — где москвички, впрочем, взаперти не сидели — ибо не

могли сидеть: московские дворяне все время были в служебных разъездах, и

домами управляли их жены. Отмена медвежьей травли и кулачного боя?

Удовольствия, конечно, грубоватые, но чем лучше их нынешние бои быков в

Испании или профессиональный бокс в Америке?

Состояние общественной морали в Москве было не очень высоким — по

сравнению — не с сегодняшним, конечно, днем, а с началом двадцатого

столетия. Но в Европе оно было на много ниже. Ключевский, и иже с ним, не

знать этого не могли. Это — слишком уж элементарно. Как слишком элементарен

и тот факт, что государственное устройство огромной Московской Империи было

неизмеримо выше государственного устройства петровской Европы,

раздиравшейся феодальными династическими внутренними войнами, разъедаемой,

религиозными преследованиями, сжигавшей ведьм и рассматривавшей свое

собственное крестьянство, как двуногий скот — точка зрения, которую

петровские реформы импортировали и в нашу страну.

Сказка о сусальной Европе и о варварской Москве является исходной

точкой, идеологическим опорным пунктом для стройки дальнейшей исторической

концепции о «деле Петра». Дальше я постараюсь доказать, как одна легенда и

фальшивка, громоздясь на другую легенду и фальшивку, создали представление,

имеющее только очень отдаленное отношение к действительности. Это, мне

кажется, будет не очень трудно. Значительно труднее — объяснить

двухсотлетний ряд «идеологических надстроек» над действительностью, —

окончившихся коммунистической революцией. Или, во всяком случае, это

объяснение трудно сформулировать с той же наглядностью, с какою можно

доказать полнейшее несоответствие петровской легенды самым элементарным и

самым общеизвестным историческим фактам.

В основе этой легенды лежит сказка о сусальной Европе и о

варварской Москве. Эта сказка совершенно необходима, как фундамент для

всего остального: если вы откинете этот фундамент — сказки строить будет не

на чем: все дальнейшее строительство превращается в бессмыслицу. Тогда

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19