Власть и народ: представления низов общества о государственном и общественном устройстве в России XVIII в. (на примере русского крестьянского населения Сибири) - (курсовая)
p>После погрома Пугачева в течение двадцати лет появились еще по крайней мере тринадцать самозванцев, распространялись подложные указы, вспыхивали бунты. Крестьяне продолжали поиск пути в свое утопическое царство с народным царем, защищающим локальные миры от государства. Усиление враждебности к начальству, помещикам, которые как будто потеряли моральное право владеть крестьянами, общая дезорганизация от бунтов вызывали рост дискомфортного состояния [112 Ахиезер А. Россия: критика исторического опыта… С. 205]… Таким образом, протест, берущий свои корни в старообрядческих представлениях, охватил и другие слои крестьян, к концу века обретает новую форму и содержание, но так же продолжает углубление конфликта между народным христианством и бюрократическим официальным православием.Среди основных форм антифеодальной борьбы русского крестьянства, на наш взгляд, преобладали либо открытая политическая борьба (восстание), либо“уход”, то есть бегство в еще не освоенные государством районы. При этом, восстания не обязательно носили ярко выраженный религиозный характер, как это было у староверов. Зачастую в активную форму выливался социально-экономический протест приписных и монастырских крестьян. Следует отметить, что для массовых вооруженных выступлений крестьянства были характерны стихийность и импульсивность. Нанося мощные удары по существовавшему строю, крестьянские восстания способствовали определенной трансформации последнего. Так, призыв социального протеста в России в конце XVIII века стал той почвой, из которой выросла дворянская революционность первой четверти XIX в. Целью же крестьянских выступлений было обеспечение нормальных условий для ведения самостоятельного семейно-потребительского хозяйства. Борьба крестьян за землю и волю не означала стремления к абсолютной свободе и отказа от формируемых наивным крестьянским монархизмом обязанностей по отношению к властям. [113 Данилова Л. В. Крестьянство и государство в дореформенной России… С. 33-34] На конкретные формы выступления крестьянства – его цели, требования и действия, –бесспорно, влияют и тип социального целого, в которое включены крестьянские миры, и внешние исторические обстоятельства. При анализе крестьянского движения и вопросов формирования представлений социальных“низов” о власти и государственном устройстве эти факторы необходимо учитывать. Как бы то ни было, но проанализировав сопротивление крестьянства, проистекающее из религиозного раскола, можно прийти к выводу, что напряженность в вопросе веры порождала со стороны крестьянства бурную реакцию, причем выражалась она не только в распространении из среды старообрядцев множества слухов и социально-утопических легенд, касающихся власти, но и способствовала активизации крестьянского протеста, обращению его в крайние формы. При этом немаловажно отметить влияние монархических иллюзий, находивших свое отражение как в социально-утопических легендах (например, о подмене“истинного”государя), так и в активных формах протеста, подкреплявшихся лозунгами, порождаемыми наивным крестьянским монархизмом.
3. Побег как универсальная форма
антифеодального протеста.
Другой, и последней, рассматриваемой в рамках нашей работы, формой протеста, вне сомнения, во многом зависящей от старообрядческих представлений о власти, был“уход” или побег в еще не занятые государством земли.
Эта форма протеста была наиболее распространенной формой протеста в течение всего XVIII века. При этом к нему прибегали как по социально-экономическим причинам, так и в силу религиозных воззрений.
Следует отметить, что предоставление отдельным заводчикам монополии на эксплуатацию беглых, запись крестьян с просроченными паспортами на новых местах жительства в период проведения переписей населения, указы о“прощении” беглецов, выходящих из-за границ империи –вся эта серия правительственных мероприятий увеличивала в сознании крестьянства набор“законных” поводов для бегства в надежде на “милостивое прощение” и, главное, на облегчение своего положения в будущем. [114 Крестьянство Сибири в эпоху феодализма… С. 456]Несомненно, что крестьянские побеги стали универсальной формой социального протеста против отношений зависимости. Обычно крестьянские уходы дополнительно стимулировались восстанием. [115 Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России… С. 195] Утопия, отвечавшая практике вольнонародного миграционного движения за пределы досягаемости со стороны государственной власти, вносила элемент сознательности в этот стихийный процесс. Цель– освобождение от зависимости или по крайней мере сведение ее к минимуму. [116 Там же. С. 198] При сравнительно-историческом изучении выявляется та особенность, что перед мотивами социального протеста и обличения на второй план отступала крестьянская мечта о превращении в“самостоятельного хозяина”. Основной упор делался на разрыве связей с отношениями феодальной зависимости, на осознании полной противоположности интересов и целей людей, добивавшихся свободы, на безвозвратности ухода из этой системы отношений. Несмотря на кажущееся проявление “бессилия”, побеги можно отнести к наиболее радикальным формам протеста. Дело в том, что в силу своего традиционализма крестьянское волнение очень редко способно разорвать абсолютно все связи с окружающей системой эксплуатации и подчинения. [117 Побережников И. В. Влияние города на идеологию классового протеста… С. 51] Активизация крестьянства проявлялась не в стремлении перестроить государство, а в желании отпихнуться от него, замкнуться в своих локальных мирах. Отход крестьянства от начальства неизбежно заставлял государство укреплять аппарат чиновников и поддерживать дворянство, то есть стараться усилить контроль за крестьянскими мирами. [118 Ахиезер А. Россия: критика исторического опыта… С. 237]Как бы то ни было, нельзя забывать о том, что классовые противоречия на Руси развивались в специфических условиях наличия резервных пространств. Освоение огромной территории Сибири менее чем за одно столетие посредством вольной, стихийной колонизации, может быть объяснено только стремлением народных масс столь своеобразным способом избавиться от усиливавшегося феодального гнета. В середине XVIII века русская колонизация дошла в Западной Сибири до Северных предгорий Алтая. В 1723 году А. П. Демидов построил первые заводы у Синей Сопки, после чего здесь был образован Колывано-Воскресенский острог и одноименная оборонительная линия. Однако вольная народная колонизация опередила правительственные намерения. В некоторых районах Алтая возникали целые деревни беглых крестьян, приписанных к Колывано-Воскресенским заводам, сюда же стекались беглые крепостные и рекруты, переходили старообрядцы. Существование этих деревень, скитов и заимок хранилось в тайне как от российской, так и от китайской администраций (поскольку многие деревни находились на территории, находившейся тогда под владычеством Китая). Таким образом, была осуществлена тайная колонизация плодородных земель Южной Сибири, лежавших, по народным преданиям, на пути в мифическую страну Беловодье, а именно Бухтарминская и Уймонская долины юго-восточного Алтая. По сведениям, приводимым К. В. Чистовым, во второй половине XVIII в. именно эти две долины и назывались Беловодьем, в народном сознании переродившемся в утопическую страну, где“нет ни рабов, ни господ”. В последствии, уже при Екатерине II, по просьбе самих крестьян правительство объявило эти земли подвластными России, а их население, учитывая специфический характер описанных выше взглядов и, по-видимому, опасаясь, что с аналогичной просьбой бухтарминцы вполне могут обратиться и к противоположной стороне, записано“ясашными инородцами”, то есть подданными с обязанностью платить ясак, но свободными от всех других повинностей, включая обязанность подчиняться присылаемой администрации, поставлять рекрутов и т. д. [119 Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды. С. 274-276. ] Легенды о “далеких землях” (а Беловодье – далеко не единственная “страна-утопия”русского происхождения) были специфической формой борьбы крестьянства с правительством, с общественным строем во всех его проявлениях; формой, до предела наивной и трагически бесперспективной, но исторически неизбежной, включавшей в себя существовавшие в то время царистские и церковные иллюзии и сохраняла свою относительную прогрессивность до того момента, пока крестьянам не приходилось вновь вступать в открытый активный конфликт с государством. [120 Там же С. 318. ] Следует отметить, что распространение легенды о Беловодье было связано со специфической конспиративной деятельностью чрезвычайно своеобразной крестьянской анархистской религиозно-общественной организации– сектой “бегунов” или “странников”. В основе этого учения лежало представление о том, что со времени реформы Никона начался“век антихристов”. “Антихристова” суть, по мнению “бегунов”, охватила все государство. Налоги, притеснения, рекрутчина – все это олицетворяло дьявольскую сущность власти. Поскольку “бегуны”не могли предложить ничего взамен существующего государства хотя бы на уровне теории, они, подобно всяким утопистам, желали выключиться из социальных закономерностей, образовать некий островок в окружавшем из океане феодализма. Беловодскую легенду неуместно называть чисто“бегунской”легендой, поскольку она хоть и имела особую популярность среди старообрядцев, но пробрела весьма широкое распространение, имела общерусский характер и распространение.
К тому же, “бегунов”нельзя подозревать в существовании каких-либо, по крайней мере сознательно выраженных, политических убеждений. Они были крестьянами своего времени, религиозными, и вместе с тем, видевшими в расколе протест против официальной церкви. Они мечтали не о переделке общества, а о выпадении из него и в их учении следует видеть не только антифеодальный протест, но и его историческую ограниченность и консерватизм, антиобщественный и анархический характер. [121 Там же С. 248] Мечта о вольной земле сочетается в беловодской легенде не только с собственническими идеями, но и с типично старообрядческой мечтой о земле, сохранившей“древлее благочестие”. И в этом смысле она является типичнейшим порождением наивного крестьянского монархического сознания. [122 Там же С. 286]
Заключение.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11
