Символизм(Мережковский) - (билеты)
p>Духовное одиночество Мережковских стало окончательным после выступления Дмитрия Сергеевича в 1941 году по радио. Именно это выступление стало поводом для обвинений Мережковских в сотрудничестве с фашистами. Видимо, дело обстояло не так однозначно.С одной стороны, Мережковские внимательно следили за различными политическими движениями, возникавшими в Европе. Разумеется, фашизм не мог не привлечь их внимания (как уже говорилось, многие представители русской эмиграции поддались обаянию фашистской фразеологии в 30-х годах). Мережковские чаяли найти, увидеть в политических баталиях тех дней сильную личность, способную на борьбу с большевизмом. (Они всегда считали именно личность главной движущей силой истории. ) Отсюда - контакты сначала с Пилсудским, затем - с Муссолини. В своих работах того времени (например, киносценариях “Данте”, “Борис Годунов”) Мережковский тоже писал о необходимости появления выдающейся личности в “смутное время”, о противостоянии личности и истории. На этом фоне вполне логичным было обращение взора Мережковского и на Гитлера как нового потенциального соперника советского режима. Он был готов сотрудничать с любым, кто мог реально противостоять большевикам. Правда, взгляды Гиппиус и Мережковского здесь, может быть, впервые разошлись. Если для Гиппиус Гитлер всегда был “идиотом с мышь под носом” (об этом вспоминали многие, хорошо ее знавшие - Л. Энгельгардт, Н. Берберова), то Мережковский считал его удачным “орудием” в борьбе против большевизма, против “Царства Антихриста”, по выражению Мережковского. Именно так надо объяснять тот факт, что Мережковский встал перед микрофоном в радиостудии и произнес незадолго до своей смерти, летом 1941 года скандально известную речь, в которой говорил о “подвиге, взятом на себя Германией в Святом Крестовом походе против большевизма”[38]. Гиппиус, узнав об этом радиовыступлении, была не только расстроена, но даже напугана, - первой ее реакцией стали слова: “это конец”. Она не ошиблась, - отношение к ним со стороны эмиграции резко изменилось в худшую сторону, их подвергли настоящему остракизму, “сотрудничества” с Гитлером (заключавшегося лишь в одной этой радиоречи) Мережковскому не простили.
Между тем, самой речи мало кто слышал или читал. Объективно, прогитлеровскими в ней были лишь процитированные выше слова, весь же остальной текст выступления был посвящен критике большевизма, заканчивалась же речь пламенными строками Гиппиус о России (совершенно несовместимыми с гитлеровскими планами славянского геноцида):
Она не погибнет - знайте!
Она не погибнет, Россия,
Они всколосятся - верьте!
Поля ее золотые!
И мы не погибнем - верьте.
Но что нам наше спасенье?
Россия спасется - знайте!
И близко ее воскресенье! [39].
Мережковский видел и опасности фашизма, хотя, видимо, и недооценивал их. Еще в 1930 году он написал в одной из своих книг о Европе: “В нижнем этаже - пороховой погреб фашизма; в верхнем - советская лаборатория взрывчатых веществ, а в среднем - Европа, в муках родов: мир хочет родить, а рождает войну”[40]. По сути, Мережковский руководствовался принципом “хоть с чертом, лишь бы против большевиков”. Он считал, что Гитлер может разрушить тело страны, но Сталин ежедневно разрушает ее душу, поэтому он опаснее. Шок, вызванный его выступлением по радио, был, по меньшей мере, трудно объясним: своей позиции Мережковский никогда не скрывал и был удивительно последователен в ее проведении. Дело было лишь в том, что фигура Гитлера, в отличие, скажем, от Муссолини, была абсолютно неприемлема для русской эмиграции из-за его нападения на СССР: эмиграция была поставлена в ситуацию жесткого выбора - Гитлер или Сталин. Мережковский выбрал Гитлера (уважения к которому, тем не менее, не питал ни малейшего, называл его “маляром, воняющим ножным потом”[41]), большинство (среди которого были и Бердяев, и Деникин) выбрало Сталина, надеясь, что угроза национальной независимости изменит характер советской политики, но лишь единицы смогли, не утратив патриотизма, четко разделить национальные задачи сохранения России и опасность усиления идеологического и политического влияния большевизма в случае победы СССР (к их числу принадлежали, например, Федотов и, отчасти, - Ильин).
Гиппиус, как уже говорилось выше, не поддержала Мережковского в его надеждах, что под ударами германского оружия рухнут “стены этой проклятой Бастилии” - СССР. Но, строго говоря, именно ее позиция в данном вопросе не была последовательной. Еще во времена гражданской войны, она приветствовала любую интервенцию в Россию, если ее целью (даже побочной) было свержение ненавистных большевиков. Очень характерно в этом смысле ее стихотворение “Родине”, написанное в 1918 году:
Повелишь умереть - умрем.
Жить прикажешь - спорить не станем.
Как один, за тебя пойдем,
За тебя на тебя восстанем.
......
Будь, что будет. Нейти назад:
Покорились мы Божьей власти.
Подымайся на брата брат,
Разрывайся душа на части! [42]
Вот Мережковский и “восстал” на Россию за Россию, - по выражению самой Гиппиус. Это “восстание” обернулось практически полной изоляцией их от эмигрантских кругов. Мережковский вскоре умер (в декабре 1941года), тогда слухи стали приписывать Гиппиус сотрудничество с фашистами. Темира Пахмусс, одна из наиболее компетентных биографов Гиппиус, знавшая ее лично, полностью опровергла эти домыслы.
Мережковский и Гиппиус не могли поддерживать Гитлера еще и по той причине, что одними из первых увидели тоталитарный характер его власти. Для людей, мечтавших об анархическом обществе, основанном на конструктивной силе любви, немыслимо оправдывать тоталитаризм. Правда, их взгляд на будущее становился все более и более пессимистическим.
3. Миф об Атлантиде
Философско-историческая концепция Мережковского и Гиппиус, оставаясь той же в главном, существенном, получила в эмиграции свое развитие лишь в деталях. Излагал общие двоим взгляды чаще всего Мережковский. Целый ряд исторических исследований - романов, эссе, вышедших из-под его пера в Париже - “Тайна Трех: Египет и Вавилон” (1925), “Рождение богов. Тутанхамон на Крите” (1925), “Мессия” (1928), “Наполеон” (1929), “Атлантида-Европа” (1930), “Паскаль” (1931) “Иисус Неизвестный” (1932), “Павел и Августин”(1936), “Святой Франциск Ассизский”(1938), “Жанна д’Арк и Третье Царство Духа” (1938), “Данте” (1939), “Кальвин” (1941), “Лютер” (1941) и другие, дают достаточно полное представление о взглядах Мережковского на историю. Как правило, эти взгляды автор стремился выразить упрощенными (а потому - спорными) и достаточно статичными схемами, подтверждавшими, по его мнению, концепцию “Третьего Завета” конкретным историческим “материалом”. Главные схемы остались те же - двойственность бытия (“две бездны”, тезис и антитезис) и грядущий синтез, который возможен лишь в результате божественного вмешательства. Бердяев достаточно критично оценивал философию истории Мережковского: “Мысль Мережковского не сложна и не богата.... Блестящий литературный талант Мережковского, его дар художественных схематичных конструкций.... скрывают бедность и монотонность мысли.... ” (Правда, и сам Бердяев был “певцом одной темы”. А некоторые исследователи творчества Мережковского даже ставят “однотемность” ему в заслугу, вспоминая известное определение гениальности И. Ньютоном как “терпения мысли”[43]. Интересно, что Гиппиус тоже писала о себе, значит, и о Мережковском, - настолько они были неразделимы: “я на единой мысли сужен”[44]. ) Бердяев продолжал: “Бессилие внутренне разрешить религиозные проблемы, творчески раскрыть новое, небывшее, пророческое приводит Мережковского к вечному ожиданию откровения духа, откровения трансцендентного, а не имманентного, к перенесению центра тяжести вовне”[45]. Действительно, Мережковский ощущал грядущее пришествие Христа как центральный момент в судьбе мира, но он ждал и революции внутри каждого. В пассивности его упрекнуть трудно.
Нина Берберова, хорошо знавшая Мережковских, находившаяся в многолетней переписке с Гиппиус, тоже достаточно критично оценила эмигрантские труды Дмитрия Сергеевича. В ее воспоминаниях о Мережковском: “Из его писаний за время эмиграции все умерло - от “Царства Антихриста” до “Паскаля” (и “Лютера”, который, кажется, еще и не издан). Живо только то, что написано им было до 1920 года.... ”[46] Жестокое суждение, которое правдиво и ложно одновременно. С одной стороны, - Берберова права, Мережковский лишь иллюстрировал свои собственные ранние мысли. С другой стороны, - в эмиграции тема России в творчестве Мережковского зазвучала в несколько иной тональности. Опыт пережитого не мог не оставить своих следов в его работах. К тому же, разработку “русской темы” и он, и Гиппиус считали своим долгом, именно так они понимали задачу русской эмиграции: “мы, русская диаспора, - писал Мережковский, - воплощенная критика России, как бы от нее отошедшая мысль и совесть, суд над нею, настоящей, и пророчество о ней, будущей. Да, мы - это или - ничто”[47]. Вторила мужу и Гиппиус, неоднократно высказывавшая мысль об особой миссии эмиграции, о ее культурном “посланничестве” на Запад. В одном из своих писем Н. Берберовой она написала: “.... главное вот это: “не изгнаны, а посланы”[48]. Кстати, и сама Берберова упоминает о доминировании темы России в жизни Мережковского, описывая сцену типичного разговора: “.... Чаще вся речь была окрашена одним цветом:
- Зина, что тебе дороже: Россия без свободы или свобода без России?
Она думала минуту.
- Свобода без России, -отвечала она, - и потому я здесь, а не там.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
