Символизм(Мережковский) - (билеты)
p>“Революционер” Мережковский, мечтавший о “мировом пожаре”, отшатнулся от Октябрьской революции, увидел в ней террор, навязывание России не свойственного ей пути. О “неорганичности” происшедшего писала и З. Гиппиус, сравнивавшая революцию в своих стихах с “рыжеволосой девкой”, а в прозе рассуждавшая о насильственности большевистских преобразований: “Нельзя себе вообразить революции более не подходящей, более не свойственной России, нежели революция марксистская. Достаточно самого поверхностного взгляда на Россию, не говоря уже о ее знании внутреннем, знании духа ее народа, чтобы не сомневаться, что такая революция не могла в ней даже произойти. Она и не произошла. Не все европейцы забыли, что большевики революции и не сделали, они явились на “готовенькое”, когда революция уже свершилась, и были только ее “захватчиками”. Вот всякие захваты - это, к сожалению, России свойственно; а уж в том положении, в каком она (при войне! ) находилась в 1917 году, - с захватчиками.... бороться ей было не по силам.... Не о таком, конечно, пожаре, не о такой революции мечтал .... Дм. С. (и мы с ним)”[27].В своем неприятии коммунизма и большевизма Мережковские были удивительно последовательны. У З. Гиппиус есть строки, чрезвычайно точно передающие их ощущение случившегося:
Блевотина войны - октябрьское веселье!
От этого зловонного вина
Как было омерзительно твое похмелье
О бедная, о грешная страна!
Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном,
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил - засек кнутом?
Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,
Смеются пушки, разевая рты....
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь! [28]
2. Изменение миросозерцания в эмиграции
В отличие от Бердяева, Ильина и других, Гиппиус и Мережковский покинули Россию сами, безо всякого принуждения со стороны властей. Когда попытки официально уехать заграницу под тем или иным предлогом не удались, Мережковский, Гиппиус и Д. Философов, бывший очень близким другом и Зинаиды Николаевны, и Дмитрия Сергеевича, решили покинуть советскую Россию нелегально. В 1919 году они написали заявку в наркомат просвещения с просьбой разрешить им чтение лекций на фронте по истории Древнего Египта (! ) и другим, не менее жизненно важным и необходимым в окопах темам. Фантастическое время! Арестованным после Кронштадского мятежа матросам читали в камерах лекции по древнегреческой мифологии (что не помешало потом расправиться с ними жесточайшим образом). На фоне фантасмагории, происходившей в России, просьба Мережковских и Философова не вызвала никакого удивления, чтение лекций им разрешили. Разумеется, ни одной лекции так и не было прочитано: все трое при первой же возможности перешли польскую границу. Тогда же к ним присоединился молодой студент петербургского университета, писавший стихи, В. Злобин, который стал затем неизменным спутником Мережковских до самой их смерти. Если судить по их опубликованным уже в эмиграции дневникам, этот переход был небезопасен, но даже риск не остановил Мережковских.
В Польше Мережковские развили бурную политическую деятельность, сблизились с Пилсудским, мечтая свергнуть большевиков при помощи польского военного вмешательства. Когда эти надежды растаяли (после подписания в 1920 г. в Минске советско-польского перемирия), Мережковские покинули Варшаву. Судя по письмам того времени, первый год эмигрантской жизни не был легким для них: они разошлись со своим неизменным единомышленником и спутником в течение ряда лет Д. Философовым, разочаровались в Б. Савинкове, с которым вновь сблизились было в Польше, уверились в бесперспективности борьбы Добровольческой Армии.... Грустный итог. Который, тем не менее, не поколебал их последовательно антибольшевицких взглядов.
В конце 1920 года Мережковский и Гиппиус переехали в Париж, где и прожили до самой своей смерти. В их квартире каждое воскресенье (вплоть до 1940 года) собиралось “общество”, - Мережковские встретили в Париже немало старых знакомых, появились и новые - Ю. Терапиано, Бунины, Зайцевы, другие. Собрания стали традиционными. На них говорили “об интересном” - по выражению З. Гиппиус, для которой “интересным” были метафизические, “последние” вопросы, а не светские сплетни и фасоны платьев. (К участникам собраний даже применялся своеобразный критерий - “интересно ли им интересное? ”). “Воскресенья” постепенно переросли в литературно-философский кружок “Зеленая лампа” (первое заседание состоялось 5 февраля 1927 года), благодаря которому вокруг Мережковских появилось много одаренной молодежи. “Зеленая лампа” была задумана как инкубатор идей, “род тайного общества, где все были бы между собой в заговоре в отношении важнейших вопросов”[29]. Членами кружка обсуждались самые различные “интересные” - по определению Гиппиус - проблемы: объединение христианских церквей, судьбы и задачи русской интеллигенции, антисемитизм как социальное явление и т. д. На заседаниях часто выступал сам Мережковский. О его выступлениях Терапиано вспоминал так: “Для среднего эмигрантского уровня (который, надо помнить, был намного выше, чем культурный уровень дореволюционной России и приютивших эмигрантов стран - О. В. ) Мережковский, конечно, был слишком труден и слишком тревожен. Он жил и мыслил в области отвлеченных метафизических концепций и то, что ему казалось самым насущным, самым интересным.... - все эти “главные” вопросы требовали не только большого культурного и образовательного уровня, но и специального интереса к ним”[30].
Со временем, З. Гиппиус даже стала организатором журнала - “Новый корабль”, в котором публиковались стенографические отчеты заседаний кружка. Название журнала явно вызывало ассоциации с Ноевым ковчегом, - тема грядущего религиозного спасения продолжала волновать умы. Журнал просуществовал недолго, всего около двух лет (1927-28).
В эмиграции Мережковский много писал. (Литературная активность Гиппиус была намного меньше. ) Публицистика, исторические романы, эссе, киносценарии - в своем творчестве Мережковский “опредметил” своеобразную религиозно-философскую концепцию, определившую его понимание места России в истории человечества. В этом смысле большой интерес вызывает его ранняя эмигрантская работа “Царство Антихриста” с подзаголовком “Большевизм, Европа и Россия”, вышедшая в Германии в 1921 году. В этой работе Мережковский показал связанность судеб России и Европы: “Между нынешней Россией, большевистскою, и Россией будущей, освобожденною, Европа, хочет того или не хочет, будет вдвинута”[31]. В противном случае, предостерегал Мережковский, “душевная болезнь” большевизма захлестнет и западный мир, посеет и в Европе “равенство в рабстве, в смерти, в безличности, в Аракчеевской казарме, в пчелином улье, в муравейнике или в братской могиле”[32], ведь “русский пожар - не только русский, но и всемирный”[33]. Эту убежденность во всемирном значении свержения большевиков Мережковский высказывал до самой своей смерти. Интересно, что в этой работе появилось предвидение “третьей России” и “третьей Европы”. (И Мережковский, и Гиппиус были склонны к мистическому почитанию числа три - отсюда “Тайны Трех”, учение о трех Заветах, концепция “тройственности бытия” и т. д. ) По сути, все было несложно, - еще одна “триада” в историософии Мережковского: первой Россией он называл Россию царскую, “рабскую”, второй - Россию большевистскую, “хамскую”, третьей, естественно, должна была стать Россия свободная, “народная”. Соответственно, “третьей” будет и та Европа, которая переживет не только политические и социальные, но - прежде всего - религиозные изменения. Пережив три русские революции, Мережковский не перестал мечтать о подлинной революции духа, - революции всемирной, которая победит “буржуйно-большевистскую реакцию”[34], объединит всех христиан в религии “Третьего Завета”, утвердит истинную свободу, равенство, братство. Результатом такой революции станет общая судьба Запада и России, причем Россия ближе к грядущему воскресению и спасению, чем благополучные европейские народы, - она страдает, она несет крест, она поставлена самой жизнью в те условия, выходом из которых может быть лишь полное преображение.
Революционные потрясения России заставили Мережковского еще сильнее уверовать во всемирное предназначение России, в осуществимость “русской идеи”. Именно Россия, по его мнению, должна была начать “спасение” других народов, всего человечества. “Мы потеряли все, кроме нашей всемирности”[35], - написал он в записной книжке. Подобные взгляды на роль России сохранялись у Мережковского всю жизнь.
Приехав в Париж, Мережковские стали сотрудничать в “Современных Записках”, но большой близости с редакцией у них не возникло. Потом они стали публиковать небольшие статьи в газетах “Последние новости” (П. Н. Милюкова) и “Возрождение” (П. Б. Струве). Но и здесь они не нашли единомышленников. По сути, Мережковские не вошли ни в один эмигрантский кружок, - их взгляды не находили отклика ни у правых, ни у левых. С одной стороны, они не поддерживали реставраторства (“бывшее не будет вновь”[36], - писала Гиппиус), не скрывали своих чаяний революционного изменения мира, что отталкивало от них апологетов “белой идеи” и правых, с другой - их непримиримость к большевикам и происшедшему в России идейно развела их с левыми; с их точки зрения позиция, например, Ф. Степуна и тем более Н. Бердяева (что уж говорить о евразийцах и младороссах! ) представлялась соглашательством с преступным режимом. К тому же, Мережковские не скрывали своего мнения о допустимости и желательности иностранной интервенции в Россию, что противопоставило их многим патриотам, считавшим, что русские вопросы должны решаться русскими людьми, любое же иностранное вмешательство поставит Россию в экономическую и политическую зависимость, подорвет ее могущество, сделает ее полуколониальной страной. Многие, возможно, - большинство эмиграции не согласны были заплатить такую цену за осуществление своих надежд. Мережковские же не считали такую плату чрезмерной. Правда, надежды на то, что реальная Россия вернется в их жизнь были все слабее и слабее. У Гиппиус есть немало горьких ностальгических строк о родине и о своей эмигрантской участи, но, может быть, одни из самых выразительных эти, в стихотворении “Отъезд”:
До самой смерти.... Кто бы мог подумать?
(Санки у подъезда. Вечер. Снег. )
Никто не знал. Но надо было думать,
Что это - совсем? Навсегда? Навек? [37]
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
