Расцвет искусства в начале 20 века

истории, а в борьбе классов — выражение целей «грядущего хама». В трилогии

Мережковский рассматривает те поворотные моменты развития человеческой

истории, когда столкновение двух начал жизни — «духовного» и «земного» —

проявляется, с его точки зрения, с наибольшим напряжением и силой. Это

эпоха поздней античности, европейского Ренессанса и время русского

«возрождения» — эпоха Петра.

В первом романе трилогии — «Смерть богов» — изображается трагическое

распадение античного мира: на одном полюсе — светлые облики разрушающейся

Эллады, на которых лежит печать роковой обреченности, на другом —

торжествующая чернь, рабская масса, одержимая грубой и низменной жаждой

разрушения. Император Юлиан, эстет и аристократ, герой ницшеанского типа,

стремится остановить ход истории, борется с плебейской «моралью слабых»,

демократический дух раннего христианства неприемлем для него. Он пытается

восстановить проникнутую духом высокого эстетизма языческую культуру. Юлиан

пал, олимпийские боги умерли, а дух «черни» и пошлости торжествует.

Погибла' Эллада, разрушены статуи и храмы эллинских богов — свидетели

былого творческого совершенства человеческого духа. Но противоречию истории

суждено новое возвращение. В конце романа вещая Арсиноя (она была

язычницей, потом христианкой; но, не найдя полной правды ни в одной из этих

истин, вернулась в жизнь просветленная ожиданием грядущего синтеза их)

пророчествует о возрождении свободного духа Эллады. В этом пророчестве идея

второго романа - Мережковского «Воскресшие боги».

Боги Эллады воскресают вновь, оживает дух античности, начинается

утверждение духовного человеческого «Я». В трактовке эпохи Возрождения, ее

героев Мережковский следует за Ницше, проповедуя культ аристократизма,

презрение к толпе. Но возрождение не удалось: «...черное воронье, хищная

стая галилейская снова набросилась на белое тело возрожденной Эллады и

вторично его расклевала». Сокровища духа гибнут на кострах инквизиции.

Возможностью реализации синтеза предстает в романе Леонардо да Винчи, для

которого нет политики и партий, которому чужды обычные людские волнения. Он

как бы вбирает в себя обе правды жизни. В этом смысле Леонардо вырастает в

символ, в котором воплощается идея синтеза Мережковского. Но этот синтез

оказывается призрачным. В конце романа Леонардо — слабый, одинокий,

немощный старик, как и все, страшащийся смерти.

Антитеза трилогии приобретает новое, завершенное воплощение в последнем

романе — «Антихрист», где Петр и Алексей противопоставлены как носители

двух начал жизни и истории. Петр — выразитель волевого

индивидуалистического начала, Алексей — духа народа, который

отождествляется Мережковским с церковью. Столкновение между отцом и сыном

воплощает столкновение Плоти и Духа. Петр сильнее — он побеждает. Но

Алексей предчувствует, что скоро начала жизни сольются в грядущем царстве

Иоанна. Перед смертью ему является видение Иоанна в образе светлого

старика. Разрешение муки раздвоения истории видится Мережковскому в царстве

«третьего Завета». Эта религия, исповедуемая в романе Алексеем, трактуется

автором как выражение духа народа.

На таких же антитезах построены и критические работы Мережковского;

наиболее значительная из них — «Л. Толстой и Достоевский. Жизнь и

творчество» (т. 1 — «Жизнь и творчество Л. Толстого и Достоевского»; т. 2 —

«Религия Л. Толстого и Достоевского», 1901 —1902). Книга строится на

противопоставлении двух художников, двух «тайновидцев». Толстой для

Мережковского — «провидец плоти», Достоевский — «провидец духа». Работа,

интересная в некоторых формальных наблюдениях, несет все ту же идею, что и

трилогия, но теперь писатель приходит к выводу, что развитие человечества

не бесконечно. Второе Пришествие, за которым последует царство Иоанна,

кажется автору близким, и великие художники, «чуткие из чутких», ощущают

его «дыхание». Толстой и Достоевский, по Мережковскому, являются уже его

предтечами, ибо первый до конца постиг «тайну плоти», второй — «тайну

духа». В грядущем Иоанновом царстве «плоть станет святой и духовной». Таким

образом, здесь все та же философская схема, доказательству которой

подчинены все доводы критика, анализ духовных и творческих исканий

художников, возведенных в степень религиозной проблемы. В сопоставлении

художников Мережковский отдает явное предпочтение Достоевскому, ибо,

исследуя «дух», он якобы доходит до тех пределов, за которыми начинается

постижение высших религиозно-, мистических тайн бытия — последняя ступень

человеческого познания мира.

Эта концепция мирового развития распространялась Мережковским на

историю и судьбы общественности и русской революции. До революции 1905 г.

своей идеей синтеза Мережковский освящал русское самодержавие, усматривая в

нем высшие религиозные ценности, после революции — революцию, но отнюдь не

социальную, а мистическую «революцию в духе». Социальная революция виделась

Мережковскому в облике «грядущего хама», серости, обывательщины, мещанства.

Мережковский занял резко отрицательную позицию по отношению к

Октябрьской революции. В 1920 г. он эмигрировал за границу. В годы второй

мировой войны, в период оккупации Парижа, в своей неприязни к новой России

Мережковский (так же, как и его жена 3. Гиппиус) дошел до позорного

сотрудничества с гитлеровцами. Такова была логика развития его социальных

взглядов.

В условиях общественного подъема 900-х годов символизм переживает новый

этап развития. На рубеже века в литературу входит младшее поколение

художников-символистов: Вяч. Иванов, Андрей Белый, А. Блок, С. Соловьев,

Эллис (Л. Кобылинский). В теоретических работах и художественном

творчестве «младших» философия и эстетика русского символизма находят

свое наиболее завершенное выражение, претерпевая сравнительно с

ранним периодом развития «нового искусства» существенные изменения.

«Младосимволисты» стремятся преодолеть индивидуалистическую замкнутость

«старших», сойти, с позиций крайнего эстетического субъективизма и

отвлеченного эстетства. Напряженность общественной и идейной борьбы

заставила символистов обратиться к существенным проблемам современности и

истории. В центре внимания «младших символистов» — вопросы о судьбах

России, народной жизни, революции. Намечаются изменения в творчестве и

философско-эстетических концепциях «старших символистов.

В символизме 900-х годов складываются два групповых ответвления: в

Петербурге — школа «нового религиозного сознания» (Д. Мережковский, 3.

Гиппиус), в Москве — группа «аргонавтов» (С. Соловьев, А. Белый и др.), к

которой примыкает «петербуржец» А. Блок. Эту группу и принято называть

«младосимволистами». После 1907 г. разновидностью символистской школы

становится «мистический анархизм» (Г. Чулков).

Настроения депрессивности, крайний пессимизм, столь

свойственные мироощущению «старших», сменяются в творчестве «младших

символистов» мотивами ожидания грядущих зорь, предвещающих начало новой эры

истории. Но эти предчувствия принимали у них мистическую окраску. Усиление

мистического начала в творчестве «младосимволистов» (а также поэтов и

писателей старшего поколения) было характерной чертой этого периода

развития символистического искусства в России. Основным источником

мистических чаяний и социальных утопий символистов 900-х годов становится

философия и поэзия Владимира Сергеевича Соловьева (1853— 1900). Это

последнее значительное звено развития русской идеалистической мысли в эпоху

кризиса буржуазного сознания. Творчество Соловьева оказало сильнейшее

влияние на формирование философских и эстетических идеалов

«младосимволистов», определило поэтическую образность первых книг А. Белого

и А. Блока.

В основе философии Соловьева — учение о Софии, премудрости божией. В

поэме «Три свидания», которую так часто цитировали поэты-символисты,

Соловьев утверждал божественное единство Вселенной, душа которой

представлялась в образе «Вечной Женственности», воспринявшей силу

божественную и непреходящее сияние Красоты. Она есть София, Премудрость.

Метафизические схемы философских построений Вл. Соловьева сводились в

основном к определению Софии как идеального человечества в боге. Мир

«сотворенный», погруженный в поток времени, наделенный самостоятельным

бытием, живет и дышит лишь отблесками некоего высшего мира. Реальный мир

подвержен суете и рабству смерти, но зло и смерть не могут коснуться

вечного прообраза нашего мира — Софии, которая оберегает Вселенную и

человечество от падения. В своих работах Соловьев утверждал, что понимание

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15