Петр I и исторические результаты совершенной им революции

предшествуемый патриарху на выходе; речь князя-кесаря напоминала речь,

которую Московские цари обыкновенно произносили при избрании Патриархов".

"Наконец, — утверждает Иванов, — это не было временным явлением,

вызванным к жизни каким-нибудь обстоятельством, нет это было постоянным

убеждением Петра и признанием его необходимости. Яростные нападки на

Церковь и глумление над обрядами Православной Церкви, доходившие до

открытого кощунства, Петр сохранил до самой смерти".

В самые кровавые дни своей жизни, во время казней стрельцов, во

время казней по делу о мнимом заговоре царевича Алексея, Петр всегда

устраивал кощунственные игрища Всешутейшего Собора. Только кончились

изуверские казни мнимых соучастников царевича Алексея, как в Преображенском

селе было устроено торжество по случаю облачения нового Папы Всешутейшего

Собора Петра Бутурлина в ризы и митру по образу патриарших. На этом

кощунственном сборище присутствовал и местоблюститель Патриаршего Престола

Феофан Прокопович. Присутствовал он часто и на других сборищах Всешутейшего

Собора. И в этой непристойной, кощунственной обстановке обсуждал с Петром

проекты замены патриаршества Синодом.

Петр любил уродовать все. Когда умер карлик Петра I "Нарочитая

Монстра", за гробом шли самые ужасные уроды, которых удалось собрать.

Похороны карлика Петр, как и все, что делал, превратил в кощунство и

издевательство. Издевался над живыми, издевался над прахом Милославского,

издевался над трупом своего "Нарочитого Монстры".

Великана-Гренадера, в детской распашонке вели на помочах два

карлика. Шесть ручных медведей везли в тележке спеленатого как младенца

крошечного карлика. В конце процессии шел Петр и бил в барабан. Ни жизнь,

ни смерть, ничто не было свято для Петра, который сам в нравственном смысле

был ничем иным, как "нарочитым монстрой".

Даже советский историк В. Мавродин в своей биографии Петра Первого

признается, что "Собор, имевший своим центром Пресбург, "потешную фортецию"

(крепость) на Яузе, кутил и гулял и по слободе, и по Москве, вызывая подчас

не столько смех, сколько страх и негодование богомольной столицы.

Во время этих шествий из дома в дом, маскарадов, святок, в которых

нередко принимало участие несколько сот пьяных людей, "игра" была такая

"трудная, что многие к тем дням подготовлялись как бы к смерти", а многим

она стоила здоровья и даже жизни.

И вполне естественно, что боярская Москва с замиранием сердца

следила за своим царем: вернет ли ему Бог рассудок, пойдет ли он по пути

отца и деда или навсегда собьется с дороги. И куда повернет этот "пьянчужка

— царь", "царь Кокуйский" святорусскую землю и матушку Москву, кто знает".

В "Истории русского театра" Н. Евреинова, изданной недавно Чеховским

издательством, мы читаем: "Не только в самом театре — понимая "театр" в

популярном смысле этого слова, — но и во всевозможных обрядах-пародиях на

театрализацию, для которой, Петр не жалел ни времени, ни денег, легко

заметить ту же политико-преобразовательную тенденцию, неуклонно проводимую

этим царем почти во всех областях государственного правления.

Насаждая всюду европейское просвещение, Петр I боролся, путем этих

театральных пародий, как со старинными обрядами языческого происхождения,

так и с обрядами чисто церковными, получившими верховное благословение

Патриарха" (подчеркнуто мною.).

Плохо это или хорошо, когда царь борется с помощью кощунственных

пародий с церковными обрядами, одобренными Патриархом, — это господина

Евреинова мало интересует, он отмечает только, что эта борьба была

"особенно интенсивна" "и потому на редкость красочно-театральна" (в

"аттракционных целях"). "Видя в консервативной церковной власти очаг

сопротивления. его реформам, — равнодушно повествует Н. Евреинов, Петр "был

принужден к "субординации" непослушной ему церкви всякими мерами, кончая

провозглашением самого себя главою православной Церкви и упразднением

патриаршества. Отсюда становится понятным, "Всешутейший всепьянейший

Собор", периодическому ритуалу которого Петр придал столь соблазнительно-

сатирическую форму и для которого не пожалел времени на подробную

театральную разработку деталей".

Несмотря на свое восхищение "на редкость красочно-театральной

постановкой сборищ членов "всешутейшего собора" Н. Евреинов все-таки

признает, что "если бы при театральных пародиях подобного рода

присутствовали только члены "всешутейшего собора", можно было бы не

придавать им большого значения; мало ли как коротают время великие мира

сего! Но на эти безжалостно-сатирические пародии были допускаемы и

посторонние зрители и притом в таком количестве, какое позволяет говорить о

"народе", как о массовом свидетеле всех этих издевательств — театральных

потех". "Это-то и требовалось зачинателю подобного рода театральных

пародий. Смех убивает — знал этот большой юморист, смех изничтожает, в

глазах других, то чему они поклоняются. А предметом этих театральных

пародий служило как раз то, что, по мнению Петра, подлежало изничтожению".

В революционной деятельности Петра было много надуманного, лишнего.

Лишней и абсолютно вредной была та сторона его деятельности, которую

известный театральный деятель Н. Евреинов в своей "Истории русского театра"

называет "театрализацией жизни". Будучи западником Н. Евреинов, конечно,

восхищается и этой стороной деятельности царя-революционера. "Эта задача

великой театрализации жизни, — пишет он, — была разрешена Петром с успехом

неслыханным в истории венценосных реформаций. Но на этой задаче, по-

видимому, слишком истощился сценический гений Петра!"

Какую же задачу поставил Петр в области "театрализации жизни?" На

этот вопрос Н. Евреинов отвечает так: "Монарх, самолично испытавший

заграницей соблазн театрального ряжения, восхотел этого ряжения для всей

Руси православной". Эта дикая затея не вызывает у Н. Евреинова никакого

возмущения, а наоборот, даже сожаление. "На переряжение и передекорирование

Азиатской Руси, — пишет он, — ушло так много энергии, затрачено было так

много средств, обращено, наконец, столько внимания, что на театр в узком

смысле слова, гениальному режиссеру жизни, выражаясь вульгарно, просто "не

хватало пороху". О том, что на создание русского театра у Петра не хватало

пороху, об этом Н. Евреинов сожалеет, а о том, что он всю Россию заставил

играть трагический фарс, за это Н. Евреинов называет Петра "Гениальным

режиссером жизни".

Русские европейцы всегда извиняются за вульгарные обороты речи, и

никогда за вульгарный стиль мышления.

XI. ПЕТР I И МАСОНЫ

Первые масонские ложи возникли в России после возвращения Петра из

Европы. С масонами встречался и сам Петр и Б. П. Шереметьев.

"На Мальте, — сообщает Иванов, — Шереметеву была сделана самая

торжественная встреча. Он участвовал на большом празднике Мальтийского

ордена в память Иоанна Предтечи. Ему там давали торжественный банкет. Гранд-

магистр возложил на него драгоценный золотой с алмазами крест" (Иванов. От

Петра I до наших дней).

По возвращении в Москву 10 февраля 1699 года Шереметев представился

царю, на банкете у Лефорта, убравшись в немецкое платье и имея на себе

мальтийский крест. От царя он получил "милость превысокую". Царь поздравил

его с Мальтийской Кавалерией, позволил ему всегда носить на себе этот

крест, и затем состоялся указ, чтобы Шереметев писался в своих титулах

"Мальтийским Свидетельствованным Кавалером".

"В России свет масонства, — пишет Т. Соколовская, — проник по

преданию при Петре Великом: документальные же данные относятся к 1731

году".

Известный Пыпин в своем исследовании "Русское масонство" пишет, что

"масонство в Россию по преданию ввел сам Петр, он будто был привлечен в

масонство самим Кристофором Вреном (или Реном), знаменитым основателем

английского масонства; первая ложа существовала в России еще в конце XVII

ст. Мастером стула был в ней Лефорт, первым надзирателем Гордон, а вторым

сам Петр. По другому рассказу Петр вывез из своего путешествия (второго

1717 г.) масонский статут и на его основании приказал открыть или даже сам

открыл ложу в Кронштадте".

Вот почему, может быть, имя Петра пользовалось таким почитанием в

русских масонских ложах, существовавших в 18 веке. Вот почему они распевали

на своих сборищах "Песнь Петру Великому", написанную Державиным.

В одной рукописи Публичной Библиотеки, — сообщает Вернадский в своей

книге "Масонство в царствование Екатерины II", — рассказывается, что Петр

принят в Шотландскую степень св. Андрея". "Его письменное обязательство

существовало в прошлом веке в той же ложе, где он принят и многие оное

читали".

По указанию того же Вернадского "среди рукописей масона Ленского

есть обрывок серой бумаги, на котором записано такое известие: "Император

Петр I и Лефорт были в Голландии приняты в Тамплиеры".

В.В. Назаревский в своей книге "Из истории Москвы" сообщает, — "в

находящейся в Москве Сухаревой Башне, по сохранившемуся преданию происходят

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15