Генезис и структура символического в структурной киноэстетике Эйзенштейна

идентификации и вагинальной интериоризации по способу оральной интеграции.

Генитальная фаза выявляет «средний термин» полного физиологического

силлогизма, который приводит к единству термины оральной интеграции и

анальной идентификации.

Здесь важно то, что благодаря знаку как телесному остатку человек

получает цель и средство своей идентификации, в результате которой он

получает и осваивает свою телесность, более того само тело выступает знаком

его бытия, и значит «его тело есть им же созданное выражение его самого и

вместе с тем некоторый знак, который не остался непоосредственной сутью

дела, но в котором индивид дает только знать, что он есть в том смысле, что

он осуществляет свою первоначальную природу в произведении»[xvii]. Однако,

чтобы знак стал подлинным знаком, в котором является человеческое

существование, он должен быть воспринят другим, для кого он собственно и

предназначен, поскольку только другой наделяет его в признании значением

как значением интерсубъективным.

Нарциссческий знак как граница внутреннего мира (Innenwelt) и мира

внешнего (Umwelt) последовательно переносится, — сначала он полагает

объективный горизонт «конкретной» и содержательной потребности, который он

затем центрирует вокруг «абстрактности» фекального остатка, являющего

негативную и «всеобщую» форму пустого желания как разницы от вычитания

горизонта потребности из бытия, чтобы выступить напоследок в виде

фаллического знака как формы наполненного желания. То есть, желание

генерируется как экономия обмена между бытием как энергией и

субъективностью как формой. Этот обмен результируется в знаке на первом

этапе как отрицательном остатке, а затем – как положительном остатке от их

вычитания.

Содержанием знака как символической прибавки от выгодного обмена

является наслаждение. Собственно знак и является главной целью всякого

обмена, — отсутствие знака делает обмен бесполезным, невыгодным и

неуспешным. Всякое наслаждение — избыточно, и именно эро-генная, то есть

«доставляющая наслаждение», прибавка, будучи выгодным результатом экономии

физиологического обмена, переживаемым в наслаждении, выделяет человека из

бытия. И если непосредственное удовлетворение, сохраняющее энергетический

гомеостаз и целиком следующее природному закону сохранения не выводит

человеческое существо из природного круга его бытия, то именно эрогенной

прибавкой человек прорывает круг бытия, и выходит в мир чисто человеческих

символов, в исторический мир.

Нарушение онтологического равновесия производится введением принципа

символического равновесия, который позиционируется в нулевом символе.

Теперь сам избыток становится инстанцией уравновешивания и центром тяжести,

регулирующий процесс символического обмена. Символический избыток берет на

себя роль судии, арбитра, инстанции справедливости, приводящего к

примирению враждующие стороны. Символический избыток, который сразу же,

«вдруг» становится центром, выступает и «точкой опоры» переворачивания

вселенной смысла или Имени.

Очевидно, что другой стороной генезиса знака является факт исчезновения

вещи, ее изъятие из вещного горизонта сущего. Изъян, лишенность становится

причиной сублимационного предприятия по восстановлению нарушенного

единства[xviii]. Реальное отсутствие вещи замещается идеальным знаком ее

имени. Сублимационный акт есть процесс создания символической связи взамен

утраченной первичной связи, причем этот подлинно творческий акт

высвобождает индивида, поскольку здесь человек вырывается из природного

круга, — мерой этой свободы является знак.

Однако здесь, по Эйзенштейну, важно не остановиться на создании чисто

формальных связей, характеризующихся «эстетизмом» и «асоциальностью»[xix]

как результатах «недосублимированности», — необходимо получить подлинно

социальный, «социалистический» символ. Такой символ возникает в результате

соединения полученных на оральной стадии «сырого материала» и на анальной

стадии чистой формы как «очищенного сублимата» или фетиша. Эти крайности

«недосублимированности» Эйзенштейн иллюстрирует фильмами Михаила Роома и

Льва Кулешова, — и как фильм первого представляет собой активную динамику

разорванного нарратива, не замкнутого на какой — либо интегрирующий символ,

так фильм второго основан на «пассивной» статике пустой формы.

Выход из этих крайностей как крайних терминов психоаналитического

силлогизма видится Эйзенштейну в создании полного символа как символа

генитального, завершающего процесс «либидинальной нормализации» в

психоанализе и преодолевающего разрыв между диахронической динамикой

нарративного материала («садизм») и синхронной статикой формы («мазохизм»)

в кинотеории Эйзенштейна. И если на оральной стадии материал возникает в

результате активного, садистского воздействия на реальность, а на анальной

стадии форма возникает в результате пассивного отношения к реальности, то

на генитальной стадии происходит объединение активного и пассивного

отношения к реальности.

На «генитальном» уровне происходит символическая гармонизация

«оральной» диахронизации и «анальной» синхронизации киноэстетического

символа. «При этом психологический абрис формы был прописан гораздо более

содержательно как сочетание деформирующей «фигурации» и сложной

экономической структуры, основанной на задержке (синхронная статика

«анальной» формы — прим. авт.) и движении (диахроническая динамика

«орального» содержания – прим. авт.)»[xx]. Под «задержкой» следует понимать

процесс синхронизации внутренней формы, а под «движением» — процесс

диахронизации внешнего содержания — материала.

Структура образования киносимвола содержит те же три этапа, что

последовательно включает в себя процесс «либидинальной нормализации»: 1) на

«оральной» стадии происходит де-монтаж («разрезание», разрывание,

раскусывание) дейксиса наличной реальности, объекта и создание

символической реальности; 2) на «анальной» стадии осуществляется де-монтаж

субъекта — зрителя посредством негативной идентификации на путях

«отвращения»; 3) на «генитальной» стадии происходит монтаж символического

объекта вокруг символического субъекта, благодаря чему объекты

интегрируются в единый горизонт, а субъект завершает свою символическую

идентификацию.

Сублимация, как процесс перевода и переключения индивидуально —

телесных энергий на социально-значимые в модусе «формообразования»[xxi],

эксплицируется из тех процессов, которые она призвана социализировать,

сближая их структуру со схемой лингвистических операций, — так оральное

раскусывание вещи на части соответствует центробежной операции

метонимизации, а фекальное сгущение — центростремительной операции

метафоризации.

Мы видим, что физио-логика человеческой телесности в известной степени

дублирует логику как таковую, угрожая саму ее превратить— под рубрикой

«ницшеанства без границ» — в свод ловких метафор. Так «оральное» — это

«непосредственное неопределенное» восприятие природной данности язычником,

в котором сказывается его вовлеченность в материнские культы Земли,

связанных с ритуальным «пожиранием» божества; «анальное» — это «негативное

опосредствование» мира в монотеистический символ, чьей имманентной

сущностью является небесный Отец; «генитальное» — это основанный на

самодостоверности субъекта «синтез» наличной данности как природной

«материи» и ее формально — абстрактного принципа как «отцовского» закона.

Физио-логический силлогизм образуется замыканием орального тезиса и

анального антитезиса вокруг генитального синтеза.

Именно этот последний является наиболее важным в генетическом ряду

становлении символа как символа интерсубъективного. И если на двух первых

этапах человеческое существо поочередно обнаруживает свое интеграционно —

позитивное единство с природой и свою дифференцированно — негативную

единичность, то на последнем этапе человек выступает в роли создателя,

«творца», вступая в оформленное отношение с другим, и именно на этом этапе

человек вступает в модус понимания и признания.

Эйзенштейна не удовлетворяет индивидуалистический характер фрейдовского

психоанализа, заставляя искать его социальный, и с поправкой на дух времени

«социалистический» вариант психоанализа. Тем более что его аналитический

характер никак не устраивал Эйзенштейна – диалектика. Под влиянием

психологии Л. Выготского и А. Лурии Эйзенштейн расширяет терминологию

ортодоксального психоанализа, вводя в него термины диалектики «безусловного

рефлекса» как индивидуального физиологического мотива и «условного

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11