Эстетика древнерусского города
какую улицу выходила данная усадьба — на большую, проезжую, или на малую,
местного значения, в переулок или тупик. Кстати, большие улицы и дороги
тоже тяготели к наиболее высоким участкам местности, к водоразделам. При
определении значимости участка важна была степень близости его к детинцу,
храмам и монастырям, городским воротам, торгам, пристаням, а также и к
усадьбам «сильных мира сего».
Однако такая зависимость соседних элементов друг от друга, как бы
прямые «горизонтальные» связи в реальном городском пространстве в условиях
христианизации и феодализации Руси стали ослабевать и разрушаться.
Феодализм способствовал автономизации отдельных земель, городов, дворов,
как бы «разрыхлению» всей системы государственного и общественного
устройства. Но еще важнее для нашей темы учесть разрушение языческой
системы ценностей, жестких взаимопроникающих причинно-следственных связей,
в плену которых находилась прежде вся жизнь человека. С утверждением
христианства древнерусская культура в целом и градостроительная культура в
частности, получила особую духовность, «воспаренность» над бренными узами
земной жизни. Людские взоры стали все более обращаться к миру горнему.
Каждый элемент города стал приобретать особую образно-символическую
наполненность, соответствующую его мыслимому положению в объективно-
идеалистической картине целого. Связи между отдельными элементами
оказывались все более относительными, умозрительно-опосредованными. При
этом предсгавления об идеальной структуре города не становились слишком
жестким сковывающим началом в сложении и развитии реальной
градостроительной ситуации. Абсолютная гармония мыслилась недостижимой на
Земле. Даже храм — «земное небо» получал неоднородную сложносоподчиненную
внутреннюю структуру. Ведущее положение заняла идея восхождения по степеням
совершенства от низшего к высшему. Сама проблема единства с приходом
христианства зазвучала по-новому, как некое приобщение всех многообразных
проявлений земного мира к Творцу, трансцендентному по отношению к этому
миру и скрывающему в себе глубинную суть проблемы объединения разного в
одном, то есть проблемы гармонии. Отсюда явствует, что проблема
гармонизации в произведениях искусства неизбежно должна была уйти из сферы
специальных профессионально-аналитических интересов, недаром Василий
Великий указывал, что существует «закон искусства», но этот закон
«неудобопостижим» для разума. Конечно, в архитектурно-строительной и другой
ремесленной практике могли использоваться многие апробированные навыки и
приемы композиционного мастерства, однако безусловный приоритет был теперь
на стороне творческой интуиции, богодухновенности, несущей с собой в акте
творчества сокровенные качества Божественной гармонии. В этой апелляции к
молитвенному чувству и озарению был залог тех великих творческих
достижений, которыми преисполнено средневековое и в том числе древнерусское
искусство.
Эти самые общие положения необходимо всегда иметь в виду при анализе
конкретных архитектурных и градостроительных памятников. Думается, что
опирающийся на эти положения дедуктивный подход к анализу может помочь
раскрытию в отдельных памятниках наиболее существенных сторон древнерусских
градостроительных традиций, относившихся к самому образу мыслей,
менталитету людей того времени.
Как было показано выше, каждое здание и сооружение в древнерусском
городе должно было иметь «подобающие» ему форму и величину и занимать
подобающее ему место. Но важно отметить, что в этих трех важнейших
характеристиках не было прямой причинно-следственной взаимообусловленности.
Местоположение постройки определялось не только ее формой и величиной,
последняя диктовалась отнюдь не чисто формальными композиционными
соображениями, а форма, если говорить о ее исходной идее, не рождалась на
месте, она была дана свыше. Но и первое, и второе, и третье оказывалось в
соответствии, имея один общий и главный определитель — значимость, существо
предмета.
Только с учетом этого можно рассматривать проблему сочетания
разнотипных архитектурных элементов в древнерусском городе. Каждый элемент
имел свой смысл и свой предустановленный архетипический образ, так что на
принципиальном уровне говорить о взаимообусловленности оказавшихся в
близком соседстве архитектурных форм храма, избы, крепостной стены
неправомерно. Их взаимосвязанность была чем-то вторичным, можно сказать,
поверхностным, вызванным соображениями практического порядка, в частности,
необходимостью разместиться в границах отведенного участка, обеспечить
доступ ко входу в здание, устроить переходы из одной постройки в другую и
т. п. (также и в лесу каждое дерево, как бы ему ни приходилось
приспосабливаться к конкретной ситуации, всегда все-таки сохраняет свою
генетическую определенность). Это была как бы механическая «притирка»
здания с его заранее известной общей формой к месту. Ее значение для
градостроительного искусства Древней Руси было огромным, но в то же время
ее нельзя и переоценивать. Нас по праву может восхищать неповторимо
живописная композиция построек различного назначения, складывавшаяся на
усадьбе какого-либо горожанина, однако для современников эта композиция не
была самоцелью — она во многом возникала непроизвольно. В самом деле,
однотипные бревенчатые клети, как известно, могли рубиться загодя,
продаваться на торгу, переноситься с места на место и образовывать в
совокупности более или менее сложные комбинации, смотря по потребностям и
возможностям владельца.
Предустановленные, универсальные в своей основе архитектурные формы
как бы накладывались на разную градостроительную ситуацию и лишь
впоследствии оказывались неотъемлемыми частями этой ситуации. Оси храмов
ориентировались по странам света, хотя условия местности и вносили свои
коррективы в такую «вселенскую» ориентацию. В большинстве древнерусских
храмовых ансамблей обращает на себя внимание непараллельность осей
построек, нежесткость их планировочных взаимосвязей. По самой своей идее
церковные постройки и не должны были рождаться на месте, они были «не от
мира сего», другое дело, что, попадая в сей мир, они становились важнейшими
ориентирами в нем.
Имея умозрительно единый исходный образ, все храмы были связаны
подобием своих общих форм. В меру своего достоинства меньшие храмы
уподоблялись большим, местные святыни ориентировались на общерусские, а
через них и — на общехристианские. Летописи и другие произведения
древнерусской литературы ярко свидетельствуют о том, что мысленно человек
Древней Руси легко переносился из города в город, из одного места в другое;
он ощущал Русскую землю как единое целое и протягивал умозрительные нити от
нее и к столице Византийской империи, и к памятникам Святой Земли. Более
того, спрессовывая не только расстояния, но и время, он включал ее в
контекст мировой истории, проводя параллели между современностью и
легендарными событиями прошлого. Христианская религия с ее каждодневным
обращением к Священной истории активно содействовала укоренению таких
взглядов в широких слоях населения.
Древний Киев с его Софийским собором и Золотыми воротами уподоблялся в
известной мере Константинополю, а на Киев как на образец, в свою очередь,
ориентировались и Новгород, и Полоцк, и Владимир, и Нижний Новгород, и
многие другие города. Эта ориентация на «матерь городов русских» носила
весьма условный ассоциативный характер, чаще всего она выражалась лишь в
заимствовании отдельных храмовых посвящений, топонимов и гидронимов. Особую
роль в развитии древнерусской архитектуры и градостроительства такого рода
ассоциации и символические параллели сыграли в период возвышения Москвы,
которая стала претендовать на роль Третьего Рима и Нового Иерусалима.
Другими словами, древнерусский город через посредство отдельных особо
значимых архитектурных образов и символов включался в общую умозрительно
стройную картину мироздания, становился частью христианского мира. При этом
черты его местного своеобразия, столь ценимые нами, с этой точки зрения
оказывались малосущественными. Можно сказать, что принцип подобия или
образной соотнесенности был неотъемлемым и важнейшим признаком всей
средневековой иерархической системы ценностей в целом, осуществлявшим
необходимую связность ее звеньев.
Застройка древнерусского города представляла собой некое сплетение
ряда устойчивых, пронизанных внутренним подобием типологических цепочек или
ветвей, главными из которых были три, отвечавшие функциям жилища, обороны и
