Эстетика древнерусского города
оценивалась величина отдельных территорий. Получалось так, что наибольшую
фактическую площадь занимали как раз второстепенные, окраинные части
городов, но они всегда оставались «меньшими» по своему существу, по своему
статусу «городами», окружались менее высокими стенами и заключали в себе
преимущественно мелкомасштабную застройку (хотя в ней могли быть самые
разные вкрапления). С другой стороны, соборные и торговые площади,
монастыри, расположенные в центральных частях города, занимали, как
правило, меньшую территорию, чем на периферии, а тем более в сельской
местности. Протяженное, очевидно, не было синонимом большого. «Большие»
улицы древнерусских городов выделялись в первую очередь функциональной
значимостью, шириной и крупными сооружениями, тогда как не имевшие
транзитного значения, узкие, плохо замощенные улицы, как бы протяженны они
ни были, оставались в понятиях людей того времени «малыми». Очень важным
критерием при этом было ощущение ширины, просторности. Понятие тесноты
наполнялось негативным смыслом, ассоциировалось с темнотой, тоской и
жизненными бедами. Но тем не менее бескрайние просторы загородных полей и
лугов имели совсем не ту значимость, что соборная площадь или главная улица
плотно застроенного городского центра. По мере приближения к центру города,
к главному храму реальное «земное» пространство сокращалось, зато
увеличивалось иное, «освященное» пространство.
Сложная пространственная структура древнерусского города
обусловливалась, таким образом, с одной стороны, разномасштабностью,
дробностью застройки, которая никогда не сливалась в сплошной массив, а с
другой — различной функциональной и идейно-символической значимостью
городских участков.
Иерархическая соподчиненность различных элементов древнерусского
города запечатлевалась не только в их равномерности, но и в самом характере
интерпретации их архитектурных форм, в степени достигавшегося в них
совершенства, величественности и красоты. Архитектурно-декоративное
богатство боярских и княжеских (а тем более царских) теремов с большой
выразительностью демонстрировало цель восхождения по ступеням феодальной
иерархии. Таков был исконный общенародный, фольклорный идеал красоты и
величия, богатства и изобилия. Но существовал и принципиально иной,
аскетический взгляд на совершенство как на результат отречения от многого
ради достижения единого, великого в своей простоте. Хорошо видное на
примерах Владимира и Москвы различие в трактовке кафедрального и
придворного великокняжеского соборов, первого — величественного в своей
сдержанности, второго — поражающего великолепием убранства, позволяет
говорить о намеренной детерминации символов двух властей — духовной и
светской, объединившихся в центре города. И все же на практике, конечно,
идеальная простота, лаконичность, завершенность, совершенство и богатство,
лепота и украшенность (означавшая в летописных текстах прежде всего
насыщенность храма богослужебной утварью
были взаимодополняющими понятиями. Уровень строительной техники,
тонкость декора, художественные качества фресок, икон, изделий декоративно-
прикладного искусства и вместе с тем наполненность всей этой великой
«церковной красотой» — вот что отличало большой почитаемый собор от бедной
приходской церкви, где эта великая красота присутствовала как бы в
свернутом виде, лишь обозначалась, но не раскрывалась вполне. А в принципе
и самый великолепный вселенский собор мыслился все же лишь отблеском,
намеком на вышнюю неизреченную красоту. Сияние красоты — это сияние Славы
Божьей, и стремление к передаче этого сияния в каждом произведении
искусства, в большей или меньшей мере, можно считать стержнем всего
художественного творчества средневековой Руси.
Относительная значимость каждой постройки отражалась и в ее положении
в городском пространстве. Понятно, что наиболее почетное место отводилось
главному собору города. Конечно, выбор места для строительства храма не мог
определяться одними лишь условиями зрительного восприятия, одной лишь
формальной красотой панорамных раскрытий. Важнее были сакральные критерии
этого выбора, как об этом повествует, например, Киево-Печерский патерик,
где содержится примечательный ответ Антония на вопрос мастеров «Где хотите
строить церковь?» —«Там, где Господь укажет место Будем молиться три
дня, и Господь укажет нам место ». Красота при этом мыслилась как
нечто неразрывно связанное с сакральной сущностью.
Менее значительные храмы тоже занимали часто весьма выразительные,
ключевые точки в архитектурно-природном ландшафте города, однако главному
собору, естественно, принадлежал приоритет в этом отношении. Если главный
собор рассчитывался на весь город, на всю землю княжества, то малые храмы
имели меньшие пространственные ареалы своего воздействия на окружение.
Миниатюрная церковь Ризоположения в Московском Кремле, зажатая между
объемами Грановитой палаты и Успенского собора, имеет вокруг себя, в
отличие от последнего, совсем небольшую пространственную зону, и это вполне
сообразуется с ее локальной значимостью домового храма.
Как в городе в целом, так и в масштабе отдельного двора всегда
выделялось главное, парадное пространство, куда выходило Красное крыльцо,
пространства менее значимые и. наконец, пространство за домом.
[pic]
Изображение Московского Кремля и части Замоскворечья на миниатюре из
Лицевого летописного свода. XVI в.
на «задах», которое и на самой богатой усадьбе вполне могло оставаться
неукрашенным и неприбранным.
Переднее, лучшее, должно было занимать и наиболее высокое место, хотя
бы в фигуральном смысле слова. По мере возможности относительная высота
расположения на рельефе местности действительно служила определенным
критерием значимости соответствующего участка и занятого им объекта. Здесь
важно учесть, что по средневековым представлениям пространство претерпевает
качественные изменения в вертикальном направлении, соответственно иерархии
небесных сфер. Такие представления объясняют и то особое внимание, которое
уделяли древнерусские зодчие развитию архитектурной композиции по
вертикали, выразительности силуэта здания, прежде всего церковного,
наглядно воплощавшего в своих формах идею постепенного восхождения от земли
(параллелепипед основного объема) — к небу (сферы сводов и куполов).
Как отдельные постройки, так и ансамбли древнерусских городов в целом
содержали в себе вполне определенную последовательно выраженную
устремленность в вертикальном направлении. Перепады рельефа при этом
образовывали своего рода многоступенчатый подиум в основании городского
ансамбля. Движение от сельской округи к воротам предградий. далее к детинцу
и, наконец, к его средоточию — главному храму города — мыслилось как
последовательное восхождение от низших степеней земного бытия к высшим. Оно
было сопоставимо по своей сути с устремлением от западной, входной, части
христианского храма к восточной, алтарной. Движение по горизонтали с запада
на восток здесь означало одновременно и движение снизу вверх, от мира
дольнего к горнему. В символическом срезе это было именно так. в реальной
же, подверженной случайностям и изменениям градостроительной структуре
могло получаться по-разному, но первое было существеннее второго и
обязательно так или иначе должно было накладывать на него свой отпечаток.
Конечно, существовало множество различных факторов, влиявших на
конкретные градостроительные решения. Но все же тенденция к соподчинению
архитектурных и градостроительных элементов по высоте их расположения может
быть прослежена практически в каждом древнерусском городе. И даже при
очевидных нарушениях должных, с иерархической точки зрения, соотношений
высот расположения территорий детинца и посада (что иногда происходило при
расширении города), последний все равно воспринимался как более низкая
ступень в иерархии городских зон. Важно учесть еще и то, что к постановке
разных по значимости архитектурных объектов проявлялось далеко не
одинаковое внимание. Если для княжеского терема, а тем более для главного
храма место выбиралось с особым тщанием, в расчете на максимальный
эстетический эффект, то для постройки рядовой такой проблемы почти не
существовало, выбор места для нее был несравненно шире, менее ответственен,
и он в большей степени определялся чисто утилитарными соображениями.
Понятно, что при размещении новых сооружений учитывался отнюдь не
только природный рельеф, но и вся уже сложившаяся к тому времени
архитектурно-пространственная среда. Многое, очевидно, зависело от того, на
