Дети раздоров - (курсовая)
p>Участились конфликты с ребятами, этой же зимой на катке трое мальчишек сильно избили его хоккейными клюшками. Старались бить по голове, успокоились лишь тогда, когда увидели, что мальчик потерял сознание. Его привезли в хирургическое отделение, там диагностировали сотрясение мозга. Отлежался, стало получше, но и после выписки были головные боли, тошнота, плохая переносимость жары, духоты, шум в ушах, звуки музыки (особенно при усталости), раздражительность. Редко ухудшилась память, а с нею и успеваемость. По поводу остаточных явлений сотрясения мозга лечился у психиатра и невропатолога, улучшения были кратковременными. Летом (спустя год после гибели дедушки) утонул отец: зашел пьяный в реку и захлебнулся. Мать не очень переживала это, сын - тоже; у него к отцу было двойственное отношение: с одной стороны, он его не любил, так же как, в свою очередь, не любил его и отец, а с другой стороны–“все же отец”. Мать несколько раз специально приводила сына в морг, требовала чтобы он лучше запомнил мертвого отца: “И ты будешь такой же, если станешь пить”.После смерти отца отношения с матерью на время несколько улучшились, хотя она в общем продолжала относиться к сыну жестоко и злобно. Если ей нужно было куда-нибудь уехать, она отправляла мальчика в детское отделение психиатрической больницы: “Тебе место там, ты убийца и невезучий вообще, да и к тому же молчун, заика и дурак”И на селе мать всем говорила то же самое. Поэтому и окружающие относились к мальчику в общем недоброжелательно. Мальчик это очень переживал, стремился улучшить отношения с ребятами, но это не получалось, а он еще сильнее замыкался и нервничал.
Учился посредственно. Переходил из класса в класс, но фактически школьную программу не знал: учителя жалели его, либо ставили положительные оценки, лишь бы только не ссориться с мальчиком и его матерью. Недержание мочи сохранялось, заикание становилось все сильнее, временами вообще не мог ничего говорить. Настроение обычно было подавленным, хотелось плакать, все видел в мрачном свете, особенно свою будущую жизнь. Изводили головные боли и снижение памяти. С 15—16 лет стал все больше уходить в свои переживания, в свои реально существующие ощущения, связанные с тяжелой травмой головы. Вся жизнь превратилась в фиксацию неприятных ощущений, он был занят только этим, искал помощи, ходил к врачам. Добился консультации в Москве, приехал с надеждой, что быстро вылечат. По характеру он нерешителен, очень впечатлителен, склонен застревать на своих переживаниях, “из мухи делает слона”, с годами все более переживает свою интеллектуальную недостаточность. Этот человек болен, и болезнь его складывалась из разных воздействий, которые отмечались с того времени, когда он еще не родился. Нерожденный, он был уже не любим своими родителями, мать пыталась убить его в чреве. При таких обстоятельствах ребенок наверняка не мог родиться нормальным. Он, конечно развивался с задержкой и нес на себе клеймо человека, пришедшего в мир вопреки желанию своих родителей. Потом началась цепь трагических совпадений, “ударов судьбы”: случайное убийство дедушки, избиение мальчика ребятами, ссоры с педагогами, смерть отца. Нарастала интеллектуальная недостаточность, появилось недержание мочи, заикание. Подросток ушел в свои переживания, болезненные ощущения, вся жизнь превратилась в постоянный анализ болезни и ожидания выздоровления. Это патологическое формирование характера сложного происхождения. Невроз –всегда следствие несовершенства людских отношений, результат человеческих драм и трагедий.
Какой бы ни была причина невроза, у таких пациентов всегда имеется множество специфических переживаний, которые свойственны только невротику. Все больные неврозом испытывают чувство неполноценности из-за своих реальных нарушений. Все пациенты с неврозами предполагают и постоянно ощущают, что их мало любят, что к ним равнодушны. В этом звучит обостренная эмоциональная чувствительность невротиков.
Пример: Кто повинен в ООД?
Жители этого небольшого городка были потрясены: 14-летний подросток убил свою мать. Иногда в газетах пишут, что тот или иной подросток убил отца: не вынес его пьянства, драк, обид. Но мать! Нет, что-то тут не то: может, сын душевнобольной?
Через несколько месяцев было сообщено, что мальчик побывал на судебно-психиатрической экспертизе в Москве и судебные психиатры не нашли у него ни шизофрении, ни слабоумия, ни эпилепсии, ни других нарушений, традиционно относящихся к признакам душевной болезни, а расценили подростка как психически здорового человека. Правда, со своими личностными особенностями, но у кого их нет? Да и не ясно, отчего они возникли: от природы или от жизни в доме матери. Когда подростка спросили, почему он совершил это “особо опасное действие” (ООД—на языке юристов и судебных психиатров), мальчик злобно ответил: “Так дальше продолжаться не могло, я измучился с ней”. И действительно, весь город знал, что мать пьет, что она превратила свою квартиру в притон, что за глоток вина она чуть ли не на виду всего города отдавалась первому попавшемуся, не стыдилась не то что сына, а даже случайных прохожих и соседей.
Убийца винил во всем не себя и даже не мать, а окружающих людей: как же они вовремя не протянули ей руку помощи, почему отмахивались от его просьб о помощи матери? Ведь он и в милицию ходил, и в райисполком, и в другие организации. Везде просил полечить мать, везде его выслушивали, обещали помочь, но никто палец о палец не ударил, чтобы попытаться вернуть к жизни спившуюся, опустившуюся женщину. Весь этот клубок причин и следствий, приведших мальчика в конце концов в тюремную камеру, начал образовываться давно, когда мальчик еще и в школе не учился.
Кто его отец, мальчик не знал. Мать каждый раз называла очередного своего сожителя: приведет нового и объявляет, что на самом деле он и есть отец мальчика, а предыдущий самозванец. Пока очередной сожитель—такой же алкоголик, как и мать, не пропивал все ее деньги, всю мебель, он не уходил. Потом, когда сожитель ее покидал, мать плакала, обещала сыну не пить. И в самом деле, несколько недель она держалась (порой и несколько месяцев), деньги все шли в дом, комната вновь приобретала человеческий вид. Но объявлялся очередной сожитель — и все шло прахом.
Все это отражалось на психике ребенка. Не по годам информированный об интимных сторонах жизни взрослых людей, он жалел мать и одновременно ненавидел ее. Особенно, когда очередной сожитель выгонял его из комнаты, иногда даже на мороз. Мальчик плакал, стыдил мать. Со временем понизилось настроение, ходил всегда хмурый, боялся показаться ребятам на глаза, ведь все знали о его позорном житье-бытье.
Когда подрос, уже где-то с 8—9 лет, все свободное время проводил в фантазиях о том, как он выгонит из дома сожителей матери, как отведет ее в милицию, чтобы ее направили на лечение от пьянства, как она вернется здоровой и они начнут хорошую, радостную жизнь. Подобные сцены снились ему и по ночам. Но когда просыпался, видел печальную картину полного распада семейных отношений, абсолютную атрофию у матери элементарных родительских чувств и обязанностей. В 13—14 лет стал активнее фантазировать, как он собственноручно поубивает сожителей, но настроение падало, чувство безысходности одолевало, надежд на будущее не было: мать спилась, никто ее не хотел лечить. Соседи и бывшие сослуживцы походили по кабинетам, наталкиваясь везде на стену равнодушия и демагогии, потом и они махнули рукой на судьбу матери героя нашего рассказа, — в конце концов пусть сама и расхлебывает заваренную ею кашу. Когда мать привела очередного собутыльника, и тот стал гнать мальчика из дому (дескать, не мешай нам делать то, что мы захотим), мальчик схватил собутыльника за плечи и поволок его к двери. Но тут мать закричала: “Как ты смеешь его выгонять, он мне дороже тебя, сам уходи”. Кровь ударила подростку в голову, он весь сжался от обиды, от горя, от предательства. Он уже не соображал, что творил. Бросил собутыльника, схватил кухонный нож и всадил его в шею матери. Брызнула кровь, он хотел перевязать мать, отвести ее в поликлинику, но тут вспомнил, как она гнала его из дому, и все ради подзаборного, случайного пьянчужки, с которым она через 10—15 минут улеглась бы в постель, не обращая никакого внимания на сына. Когда подумал обо всем этом, мысль помогать матери мгновенно улетучилась. На душе была одна злость. Нет, было еще и чувство какого-то облегчения: наконец-то кончится эта сумасшедшая, эта мерзкая, унизительная жизнь.
Соседи вызвали милицию. Пришел милиционер, увидал мальчишку, сидящего у грязного стола, почти уже окоченевшую мать, спросил, где собутыльник (тот сбежал, и имя его неизвестно), и увез мальчика в камеру предварительного заключения. На допросе он все подробно рассказал, а в конце спросил следователя: как бы вы поступили на моем месте? Тот помолчал, потом раздраженно ответил: “Каждый сам себе выбирает место”.
Мальчик знал, что как несовершеннолетний он не будет судим сурово, что в общем его жизнь как-то наладится. Как сложилась его дальнейшая судьба, я не знаю, но надеюсь, что она будет куда более светлой, чем до совершения этого преступления.
Итак, кто не повинен в ООД? Всегда взрослые, и в основном родители. Что здесь посоветовать? В каждом конкретном случае совет будет конкретным.
О некоторых расстройствах.
Все или почти все пограничныепсихоневрологические расстройства у детей так или иначе связаны с проблемой семейного благополучия или неблагополучия: в одних случаях семейное неблагополучие вызывает или провоцирует болезни, в других–неспособствует их излечению, в третьих –появление этих болезней лишает семью всякого благополучия. Родители первые видят болезнь своего ребенка, именно они и посвящают врача в сущность проявления болезни своего сына или своей дочери. Поэтому важно и родителям, и врачам, и учителям вычислить главное, безусловное, решающее.
Заикание.
Чаще всего результатом подобных неблагоприятных воздействий бывает заикание, т. е. расстройство, проявляющееся в нарушении плавности речи, возникновение запинок, судорожных сокращений мышц, образующих звук.
Логоневроз.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11
