Художники передвижники

картин Якоби "Привал арестантов", с неслыханной смелостью изображавшей

смерть революционера-ссыльного на кандальной дороге, в телеге, под свинцово-

тяжелым небом. Но Федор Антонович Бруни, генерал и столп академии, "русский

Микеланджело", со своими холодными эффектными холстами, похожими на

представления античных трагедий силами актеров императорской сцены, не

намерен был сдаваться и менять что-либо в академических порядках. Ученики

ушли ни с чем. Что случилось затем на совете мы знаем. "Фантазии кончились,

начинается действительность",- сказал, выйдя из академии, Крамской.

Бороться в одиночку было бессмысленно, да и существовать попросту

невозможно. У четырнадцати никому не ведомых молодых людей только и было

имущества, что стол да несколько стульев. "Бунтовщики" решили основать

художественную артель.

"С тех пор, как я себя помню, - писал Крамской спустя много лет, - я всегда

старался найти тех, быть может, немногих, с которыми всякое дело, нам

общее, будет легче и прочнее сделано". Общественный инстинкт Ивана

Николаевича Крамского, его горячая преданность долгу, его твердая

убежденность в том, что "человек рожден жить и делать дело непременно в

кругу товарищей", сыграли неоценимую роль в истории русской живописи.

Двадцатишестилетний вдохновитель академического бунта стал теперь душою

особенного и не похожего на прежние объединения художников. В разные

времена, бывало, художники по разному объединялись. Вспомним хотя бы

средневековые гильдии святого Луки, покровителя живописцев, или мастерские

итальянского Возрождения. Но то были объединения либо вокруг законов и

правил, либо вокруг учителя-мастера. Артель основанная Крамским и его

товарищами, была объединением вокруг идеи - служить искусством народу. И,

что не менее важно, она впервые в истории была объединением равных.

Четырнадцать художников стали жить коммуной, по образцу описанной в романе

Чернышевского "Что делать?". Дали в газетах объявление о приеме заказов.

Сняли просторную квартиру (сперва на Васильевском острове, затем на

Адмиралтейской площади). Здесь работали, кормились сообща (хозяйство вела

молодая жена Крамского, Софья Николаевна). А по вечерам все собирались в

зале, за длинным непокрытым столом. Один читал в слух, другие рисовали,

набрасывали портреты друг друга или же эскизы новых работ. И все

внимательно слушали читающего. Долгий разрыв между русской литературой и

русской живописью приходил к концу. Стихотворение Некрасова в свежей книжке

"Современника", новый роман Тургенева, очерк Салтыкова-Щедрина, статья

Белинского, Добролюбова, Писарева, рассказы Каронина и Златовратского из

крестьянской жизни - все это не просто выслушивалось, как интересное и

увлекательное чтение. Все это находило живейший отклик в умах слушающих,

направляло их мысли, указывало путь, вновь и вновь напоминало о том, что и

для живописи, по словам Крамского, пришло наконец время "поставить перед

глазами людей зеркало, от которого сердце забило бы тревогу". На огонек,

все ярче разгоравшийся в доме на углу Вознесенского проспекта и

Адмиралтейской площади, стали заходить и "посторонние": ученики академии,

художники, петербургские литераторы... Со временем здесь вошли в обычаи

"четверги", когда вместе с гостями в большом и просто обставленном зале

собиралось до пятидесяти человек. У поставленного наискось длинного стола с

бумагой, карандашами, красками рисовали кто что хотел. Иногда читали вслух

статьи об искусстве. Играли на рояле, пели. Затем скромно и очень весело

ужинали. "После ужина иногда танцевали, если бывали дамы", - вспоминал один

из учеников академии, только-только приехавший в Петербург, небольшого

роста, живой, с необыкновенно изящными, девичьими руками и мягким

"южнорусским" произношением. Фамилия ученика была Репин. Вместе с Репиным

приходил сюда и Федя Васильев, хохотун и насмешник, начинающий пейзажист,

совсем еще мальчик, поражавший всех беззаботно щедрой талантливостью. Бывал

здесь и учитель Васильева, тридцатитрехлетний бородач Шишкин, от чьего

могучего баса дрожали оконные стекла. Он любил власть поесть, посмеяться

вволю, а рисовал так умело, что за спиной его всегда толпились, дивясь

тому, что выходило из-под его огромной корявой ручищи, казалось вовсе

неприспособленной к занятиям такого рода. Нередко здесь устраивались

"турниры остроумия", в которых зло высмеивались академические порядки. Все

дружно хохотали, когда будущий художник-иллюстратор Панов изображал, как

"римская классика" в виде жирного кота проглатывает русское искусство или

же как на академическом совете задают пейзажистам тему для конкурсной

картины: "Озеро, на первом плане стадо овец под деревом, вдали мельница, за

ней голубые горы"... Но в шуме молодого веселья никогда не тонул серьезный

и глубокий голос Крамского. Необычайно худой, с небольшими пристальными

глазами на скуластом лице, всегда сидящий где-нибудь в углу на гнутом

венском стуле, он привлекал к себе слушателей ясностью мысли, страстной

верой в правоту своего дела и всесторонними знаниями. Говоря о

Чернышевском, о Писареве, о Роберте Оуэне, о философии Прудона и Бокля, он

втягивал всех в политические и нравственные споры, вновь и вновь обращая

своих собеседников к "вопиющим вопросам жизни", к сегодняшнему дню русской

действительности. Летом многие члены артели уезжали в родные края на отдых,

чтобы вернуться осенью с этюдами или даже с картинами. "Что это бывал за

всеобщий праздник!" - вспоминал Репин. - "В артель, как на выставку, шли

бесчисленные посетители, все больше молодые художники и любители смотреть

новинки. Точно что то живое, милое, дорогое привезли и поставили перед

глазами!.." Все это были не какие-нибудь "Битвы Горациев с Куриацыями",

"Явления Аврааму трех ангелов" или невиданные ландшафты с рыцарскими

замками и голубыми горами. Ничего "идеального прекрасного" и "возвышенного

не было в этих картинах ѕ русские поля, березки, светлоглазая девочка на

деревенском погосте... Бесхитростные, но красноречивые сцены сельской

несладкой жизни : становой пристав составляет протокол на спине утопленника-

крестьянина, пьяный отец семейства вваливается в убогую избу... Быть может,

картинкам этим при всей искренности чувства не доставало еще мастерства. Но

друзья-художники, как свидетельствует Репин, не стеснялись замечаниями,

относились друг к другу очень строго и серьезно, без умалчиваний,

льстивостей и ехидства.

Каждый высказывал свое мнение громко, откровенно и весело. Дух товарищества

и дружбы царил в "коммуне Крамского". С течением времени, однако, делалось

все яснее, что артель - лишь первый шаг по избранному пути, что начатое

требует более широкой поддержки, что малочисленной группе энтузиастов

трудно выйти на широкий простор и сделать искусство действительно доступным

народу. В самом деле, долго мог просуществовать этот островок среди моря

корысти, в обществе, где все решал чистоган, где царило беспощадное

соперничество, где приходилось прокорма ради заниматься опостылевшими

заказами - писать заурядные портреты, образа для церковных иконостасов и

т.п.? К тому же и внутри артели не все шло так складно, как хотелось.

Началось с того, что тяжело заболел Песков, едва ли не талантливейший из

четырнадцати, еще в академии завоевавший признание своей картиной

"Ссыльнопоселенцы". Чахотка свалила его на двадцать девятом году жизни. Эта

болезнь, косившая многие тысячи молодых жизней по всей России, особенно

свирепа была в Петербурге с его хмурью, мокретью и сырыми морозами. Когда

он свалился доктора велели немедленно увезти его в Крым. Михаил Песков умер

в Ялте, оставив несколько эскизов, по которым нетрудно было судить, какая

утрата постигла его товарищей. За первым ударом последовал и второй. Среди

четырнадцати обнаружился первый отступник: Дмитриев-Оренбургский стал за

спиной товарищей вести переговоры с академией о поездке на казенный кошт за

границу. Для Крамского с его не знающей уловок честностью, с его

безоговорочной верностью долгу это было тяжелым ударом. Бурные собрания,

проходившие по этому поводу в артели, оставили на душе у всех дурной

осадок. Прежнее единство дало трещину, академия запускала внутрь "коммуны

Крамского" свои золоченные щупальца.

ТОВАРИЩЕСТВО ПЕРЕДВИЖНЫХ ВЫСТАВОК

Поняв опасную ограниченность деятельности Артели, Крамской искал новую

форму художественной организации. Первоначально он возлагал большие надежды

на "Клуб художников" и принял самое горячее участие в его создании. Клуб

стал представляться Крамскому возможным центром художественной жизни и

пропаганды передового искусства, вновь воскрешена была идея сменных

выставок, лотерей и т. д. Родилась даже идея направлять выставки в

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24