Бытие и человек в творчестве Андрея Тарковского
использовал или преломлял в своей деятельности отдельные философские
принципы, полностью и вполне осознанно подчинил свое творчество одной
главной задаче – выражению через образы киноискусства определенной
философской концепции, определенного философского мировоззрения. Тому
подтверждением служат его собственные слова: «Только при наличии
собственного взгляда на вещи, становясь своего рода философом, он
(режиссер) выступает как художник, а кинематограф как искусство».
В силу сказанного становится ясно, что любые попытки оценивать
творчество Тарковского по меркам «рядового» искусства и тем более по меркам
«рядового» кинематографа неизбежно обречены на неудачу, на полное
непонимание истинных целей и достижений режиссера. Его произведения – это
своего рода философия в форме искусства, и поэтому они существуют по иным
законам, чем обычные произведения искусства, не претендующие на радикальное
мировоззренческое значение; в своих фильмах Тарковский не столько следует
определенным канонам образной выразительности, сколько стремится к
адекватному и полному соединению идеи и художественной формы. Гениальность
художника и мыслителя в данном случае заключается в способности настолько
органично осуществить это соединение, что идея обретает новую глубину и
новый смысл, который не может быть до конца отражен ни в какой ее
рациональной формулировке. Соответственно и понимание таких произведений
требует не только развитого художественного вкуса, но и развитой
философской интуиции, умения увидеть за «чистыми» образами искусства их
скрытое содержание, связанное с какими-то философскими, идеологическими
традициями.
В связи с этим уместно вспомнить, что большинство сочинений
Достоевского оценивалось его современниками весьма неоднозначно, и очень
многие критики указывали писателю на явные несовершенства его стиля, не
вполне соответствовавшие сложившимся канонам литературного мастерства.
Подлинное понимание тех идей, которые пытался выразить в своем творчестве
Достоевский, пришло только тогда, когда его произведения стали
анализировать не литературные критики, а философы, способные увидеть в
кажущихся несовершенствах и недочетах необходимое и адекватное применение
парадоксального метода художественного философствования. Только в известных
работах Н. Бердяева («Миросозерцание Достоевского»), М. Бахтина («Проблемы
поэтики Достоевского»), Н. Лосского («Достоевский и его христианское
миропонимание») и других был достигнут исходный уровень проникновения в
сущность художественной образности Достоевского, то предварительное
понимание законов его художественного мира, отталкиваясь от которого можно
было пытаться раскрыть мировоззрение писателя во всем его богатстве и
оригинальности.
Этот вывод полностью справедлив и по отношению к Тарковскому: только
через выявление метафизических идей, лежащих в основе образного строя его
фильмов, можно прийти к целостному пониманию его творчества и к точному
описанию смысла используемых им выразительных средств. При этом очень важно
правильно определить истоки указанных идей. Несомненным является то, что
это прежде всего традиция русской философии конца XIX – начала XX в., во
многом следовавшая за Достоевским.
§2. Философские концепции конца XIX – XX вв., нашедшие отражение в
творчестве А. Тарковского.
Отражение некоторых ключевых идей русской философии можно без труда
обнаружить уже в «Ивановом детстве», однако по-настоящему целостное
мировоззрение режиссер сумел воплотить во втором своем фильме: именно
«Страсти по Андрею»[2] являются подлинным ключом к творчеству Тарковского,
без проникновения в философскую подоснову этого фильма очень трудно
разобраться в переплетении повторяющихся тем и образов, характерных для
художественного мира Андрея Тарковского. В свою очередь для плодотворного
анализа идейной структуры и этого, и всех последующих фильмов полезно дать
краткий обзор идей и концепций, составивших базис русской философии начала
века, а в более широком смысле – базис всего мировоззрения русской культуры
XX в.
Начать следует с того принципа, который присутствует в воззрениях
практически всех русских философов от П. Чаадаева до С. Франка – с принципа
всеединства. Этот принцип имеет давнюю историю в европейской философии.
Зародившись в философии Платона, он был впервые ясно проведен в
неоплатонизме, затем стал неотъемлемой принадлежностью христианского
мистицизма, получил наиболее острое выражение в философии Николая
Кузанского и Якоба Беме и, наконец, наряду с рядом других принципов стал
основой грандиозных систем немецкого идеализма Шеллинга и Гегеля. Русская
философия, начав свое бурное развитие в 30-е гг., восприняла идеи всех
упомянутых течений, причем это влияние органично соединилось с собственной
и весьма древней традицией русской культуры – с языческим представлением о
магическом единстве мира, о взаимосвязи всего со всем.
Характерная для русских философов версия концепции всеединства в
качестве своего неявного центра включала представление об идеальном
состоянии всего мира, состоянии, в котором была преодолена его
раздробленность, отчужденность его отдельных элементов друг от друга. Если
бы это всеединое состояние стало реальностью, мир предстал бы абсолютно
гармоничным и цельным. В концепции всеединства главный и единственный
источник зла и несовершенства в мире – это разделение бытия.
Только за счет сохраняющихся, не вполне утраченных взаимосвязей
отдельных вещей и явлений с мировым целым у них сохраняется какой-то смысл,
какое-то непреходящее значение. С наибольшей последовательностью эту
концепцию воплотил в своем творчестве Владимир Соловьев. Он полагал, что
наш мир возник в результате полумистического процесса «распадения»,
«деградации» идеального всеединства. Однако это всеединство, согласно
Соловьеву, продолжает существовать в своей исходной совершенной форме,
являясь по отношению к нашему миру некоей трансцендентной основой и целью
развития. Это и есть божественное бытие, это и есть Бог, смысл которого
только в ограниченной, несовершенной форме выражают все исторические
религии и конфессии.
Особенно большое внимание Соловьев, как и вся русская философия,
уделял положению человека в мире, его роли в «падении» мира и в его
грядущем «возрождении», в достижении вновь состояния идеального
всеединства. Собственно говоря, именно определенное представление о
человеке было целью всех самых оригинальных построений русской философии и
именно в этом элементе наиболее заметно ее отклонение от традиций западного
рационализма. На протяжении тысячелетней истории в философии и культуре
Европы господствовало убеждение в принципиальной вторичности человека,
несущественности его роли в бытии. Представляя себя незначительной частью
бесконечного целого мира, человек признавал свою подчиненность
многообразным формам и законам мирового целого: этот принцип, составляя
незыблемую основу западной цивилизации, обусловил такие известные черты
европейца, как практицизм, умеренность, трезвое трудолюбие, умение признать
естественной и необходимой свою ограниченность, свое зависимое положение в
социальной иерархии. Несмотря на то, что в европейской философии можно
найти выразительные примеры совершенно иного, «возвышенного» представления
о человеке, она в основном придерживалась именно такой «модели» человека.
На фоне этой господствующей тенденции та концепция человека, которая
была создана в русской философии благодаря усилиям Ф. М. Достоевского и В.
С. Соловьева, выглядит особенно многозначной. Для Соловьева человек – это
особый элемент несовершенного, распавшегося бытия, причем тот элемент, в
котором с наибольшей полнотой сохраняется содержание идеального
всеединства. Человек – это как бы последний оплот всеединства внутри мира,
распавшегося на отдельные элементы, это точка осмысленности и связности
бытия. Сохраняя в себе мистическую взаимосвязь с идеальным всеединством,
человек спасает весь земной мир от полного распада, хаоса.
Понимание человека как единственной силы, ведущей мир к состоянию
идеального, полного всеединства, составляет смысл соловьевской идеи
Богочеловечества. С одной стороны, в этой идее заключено убеждение в уже
наличном мистическом единстве человека с Богом, или, что то же самое,
понимание человека как того элемента, который внутри земного мира сохраняет
содержание идеального всеединства, который обеспечивает связность всего
мира, предохраняет его от окончательного распада. Но, с другой стороны, в
