Статистический анализ демографической ситуации в Российской Федерации

заделали и укрепили крепче некуда. Казалось бы, совсем уже навсегда.[27]

Странно, но чем больше социалистическое отечество стремилось обучить

двум отнимающим всякую надежду словам "навсегда" и "никогда", тем чаще

история усмехалась над грозным звучанием этих слов. В начале 70-х в глухой

стене снова появилась калитка. На сей раз еврейская под соусом

воссоединения семей стал возможным не всегда гладкий и не всегда

гарантированный, но все же выезд из страны. Если бы речь шла лишь о

еврейской эмиграции, вряд ли эта волна получила бы название Третьей.

Примерно в те же годы из Польши было окончательно выдавлено еврейское

население польскими властями отъезд евреев прямо поощрялся, однако поляки

отнюдь не восприняли это как мощную эмиграционную волну, в корне меняющую

жизнь страны. Жители СССР восприняли, ибо по сути своей эмиграция была не

столько национальная (т. е. еврейская), сколько сословная (т. е.

интеллигентская), и в огромной степени людьми двигало не столько стремление

к воссоединению с родственниками (по большей части мифическими) или тяга к

теплу еврейского национального очага (львиная доля эмигрантов застревала в

Вене или в Риме, ожидая вида на жительство в собственно западные страны и к

очагу не слишком-то стремясь), сколько тоска по вольному воздуху.

Трудно сказать, стоит ли их упрекать за то. Перспективы советской

системы даже и в 1988 — 1989 гг. были никому не ясны, репутацию система

всегда имела довольно скверную, и не сказать, чтобы в глазах сограждан

Горбачев ее сильно улучшил, традициям сознательной гражданственности и

взяться-то было неоткуда (они и сейчас спустя десять лет жизни без

коммунистов еле-еле пробиваются), что взять с людей, рассудивших, что

живем один раз и не хочется проводить остаток дней все в том же

опостылевшем советском бараке.

Так Третья эмиграция при Горбачеве стала плавно перетекать в

Четвертую, она же колбасная. Колбасная ибо при позднем Горбачеве, тем

более при Ельцине стало возможным и дыхание, и сознание, да и границы стали

устойчиво проницаемыми. Главный мотив предшествующих трех эмиграций

вырваться из зачумленной страны ради сохранения свободы (а то и просто

жизни) и сделать это сейчас и поскорее, покуда калитка вновь не

захлопнулась действовать перестал. Дышать можно, думать и говорить можно,

а проблемы с калиткой если и возникают (причем чем дальше, тем больше), то

не с отечественной стороны пограничного перехода а с вовсе противоположной.

Еще в середине семидесятых отъезд в эмиграцию точно описывался

стихотворными строками "Аэродром похож на крематорий, покойник жив и

корчится к тому ж". В наше тяжкое время, помилуй Бог, какой покойник? какой

крематорий? прочти сейчас эти строки, так ведь даже не поймут, про что

идет речь. Все уже быстро и забыли, что значит прощаться на вечную разлуку.

Крепостному, который получил вольную, нет никакой надобности обретать

свободу, убегая от жестокого помещика. Другое дело обретение колбасы,

гринкарты, места в западном университете, работы в компьютерной фирме,

принадлежности к международной богеме. Эти потребности не обустроенная

Россия удовлетворить не может, и продолжаться это будет еще не один год.

Подымание с колен после семидесяти годов лихолетья быстрым не бывает.

За колбасой действительно туда, однако решительная перестановка

акцентов от спасения к колбасоядению или, говоря изящнее, с политических

мотивов на экономические, существенно меняет и самосознание нынешней

эмиграции, и ее взаимоотношения с метрополией.

Первая, Белая, эмиграция имела наибольшее право и на почет, и на девиз

"Мы не в изгнании, мы в послании". Имела прежде всего

потому, что, кроме массы мирных обывателей, вытолкнутых на чужбину

революционным хаосом, и кроме тех, кто, подобно Милюкову, Керенскому и иным

представителям "прогрессивной общественности", многолетне готовил для себя

и для других смену богатой и раздольной России на эмигрантскую парижскую

мансарду (почитаемую за высшее счастье), были еще и третьи. Были дроздовцы,

марковцы и корниловцы, были те, кто до конца дрался за свою Россию и

принужден был оставить ее лишь под натиском неодолимых сил неприятеля. Не

будь этого спасшего русскую честь безнадежного сопротивления большевизму,

ни о какой миссии белых эмигрантов говорить было бы невозможно какая может

быть высокая миссия у людей, добровольно и безропотно отдавших Россию черт

знает кому? Все духовное и культурное служение Белой эмиграции,

действительно спасшей частью для будущей России, частью для истории

обломки великого русского наследия, было бы внутренне невозможным, не будь

у нее оправдания перед историей в лице тех самых дравшихся за Россию штабс-

капитанов.

Вторая эмиграция в смысле служения и послания отличалась максимальной

бессловесностью, ибо и состояла все больше из людей

простых и некнижных, и клеймо нацистских пособников была обречена навеки

носить, и это, может быть, самое главное знание, которое она вынесла из

России, было столь страшным и трагическим, что непередаваемым. Много ли мы

знаем о духовной миссии выживших узников Освенцима? Не было миссии, а была

тягчайшая душевная травма на весь остаток жизни да желание все забыть и

никогда не вспоминать.[49]

Третья эмиграция если не целиком, то хотя бы частично могла бы

выражать свое самосознание словами "Я выбрал свободу", т. е. то, что в СССР

безусловно отсутствовало. Готовность умереть навсегда для прежней страны и

для прежней жизни ради реализации некоторой духовной потенции (другое дело,

как она затем практически реализовалась эмигрантское бытие по определению

страдает мелочностью и убожеством) есть почтенный порыв. Наличествует по

крайней мере предмет для разговора.

Хуже всего в этом смысле приходится последней, Четвертой, эмиграции.

Замена идеальных мотиваций на практически-колбасные

породила ряд новых проблем. Пришлось столкнуться с тем, что само понятие

качества жизни далеко не во всем исчерпывается материальной его

составляющей. Как только превзойден некоторый, не очень высокий предел

удовлетворения потребностей, сразу же встает вопрос не об абсолютных благах

(машина, квартира, счет в банке, годовой оклад, все та же колбаса), но о

благах относительных — о степени интегрированности в новое общество и в

новую среду и о месте, занимаемом в этой новой людской иерархии. А здесь

выясняется та прискорбная вещь, что, существенно (а порой даже и

несущественно) превосходя по уровню и качеству потребления, т. е.

как бы сильно обогнав бывших соотечественников в социальном статусе,

эмигрант последней волны в то же время оказывается и в самом низу статусной

лестницы, когда речь идет о сравнении его с новыми соотечественниками

американцами, немцами etc. а жить-то с ними, не с русскими.

Такое поражение в статусе, естественно, было и у прежних эмигрантов,

однако у них работал компенсаторный механизм — "Мы не в изгнании, мы в

послании" (Первая и отчасти Третья волна), "Слава Богу, что вообще живы и

что не под Советами" (Вторая). Четвертая волна этой компенсации не имеет, а

поскольку нужда в утешении остается, бывшие соотечественники последней

волны принуждены прибегать к самой малоудачной форме компенсации — к

дьяволизации бывшего отечества. В России все должно быть ужасно, ужаснее

некуда — ибо лишь таким образом решение расстаться с родной страной

получает внятное и убедительное оправдание.

В конце августа 1998 г., когда рубль сошел с ума, а вместе с ним и

россияне, граждане реагировали на кризис по-разному. Кто неистово

гулял ("последние дни в ставке Колчака"), кто пребывал в ступоре, кто

проклинал судьбу, кто тщетно пытался спасти остатки денег. Но были в те дни

и люди, наконец-то испытавшие светлую пасхальную радость. Никогда до и

никогда после в русском Интернете не появлялось столько ликующих (порой

даже стихотворных вот что радость делает с человеком) посланий от бывших

соотечественников.

В том черном августе на краткое время оказалось (или показалось),

что все эмигрантские унижения отныне оправданны, что решение уехать из

России оказалось верным, что оставшиеся там бывшие соотечественники

дураки, а мы умные. Для пущей убедительности последняя мысль сопровождалась

конкретными справками об уровне годового дохода (60 000 у. е. и выше и

рассказом о количестве автомобилей).

2.2. Статистический анализ эмиграции из РФ

2.2.1 "Четвертая волна" эмиграции

Россия никогда не была страной массовой эмиграции, в истории Российской

империи гораздо большую роль играла внутренняя колонизация, переселение на

свободные земли внутри страны. Тем не менее нельзя сказать, что история

России совсем не знала эмиграции, Россия участвовала в великих

межконтинентальных миграциях конца прошлого - начала нынешнего века. С 1861

по 1915 год из Российской империи выехало 4,3 миллиона человек, в том числе

почти 2,6 миллиона - в первые 15 лет ХХ века. Две трети

эмигрантов направлялись в США, а из числа выехавших в ХХ веке - около 80%.

Правда, большая часть эмигрантов выезжала не из России в ее нынешних

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13