Жизнь и творчество Аристотеля

таков: высшие функции, а соответственно души, не могут существовать без

низших, тогда как последние без первых – могут.

Мало занимаясь растениями, Аристотель гораздо больше пишет о животных.

Тело животного, считает он, составлено из гомеомерий. Особое значение имеют

массы «мяса», выступающие, по Аристотелю, в качестве носителей ощущений, –

нервы были ему еще неизвестны. Непосредственным носителем жизни – «души» –

является «пневма», источник жизненной теплоты, тело, родственное эфиру и

переходящее в тело ребенка из отцовского семени. Орган -- носитель пневмы

есть сердце, в котором из питательных веществ, доставляемых через жилы,

вываривается кровь. Важное место в учении о животных занимает их

классификация, описание развитая эмбриона, различных способов зарождения

животных, включая самозарождения, и проч.

Человек, занимающий высшее место в природе, отличается от других

животных наличием разума (разумной души). И структура его души, и строение

тела соответствуют этому более высокому положению. Оно сказывается в

прямохождении, наличии органов труда и речи, в наибольшем отношении объема

мозга к телу, в обилии «жизненной теплоты» и т. д. Познание выступает

деятельностью ощущающей и разумной души человека. Ощущение или восприятие –

это изменение, которое производится воспринимаемым телом в душе через

посредство тела воспринимающего. Воспринимается только форма предмета, а не

его материя, так на воске воспроизводится отпечаток формы перстня, тогда

как воск остается воском, а перстень – перстнем. Отдельное чувство

воспринимает только единичное, и всякое такое восприятие истинно. Общие же

качества воспринимаются уже не отдельным чувством, но всеми ими. «Общее

чувство», возникающее в результате их взаимодействия, уже не простая сумма

единичных восприятий, а особым образом организованное психическое действие,

с помощью которого можно сравнивать и различать отдельные восприятия,

соотносить восприятия и их предметы, осознавать отношение восприятия к

субъекту, т.е. к нам самим. Общее чувство позволяет выявить единство и

множество, величину, форму и время, покой и движение предметов. Оно может

быть истинно или ложно.

Восприятие непосредственно. Но если вызвавшее его движение в органе

чувства сохраняется дольше, чем само восприятие, и вызывает повторение

чувственного образа в отсутствие предмета, то мы имеем акт воображения

(фантазии). Если воображаемое признается копией прежнего восприятия, то

перед нами воспоминание. К функциям животной (чувствующей) души относятся

также сон, удовольствие и неудовольствие, желание и отвращение и т.д.

Разумная душа добавляет к ним разум или мышление (noys). Способность к

мышлению предшествует при этом реальному мышлению. Отсюда образ ума как

«пустой доски», на которой мышление записывает результаты своей

деятельности. Аристотель считает, что мышление всегда сопровождается

чувственными образами, и потому в разуме выделяются две стороны: деятельный

разум, или творческое начало ума, все творящее, и ум, воспринимающий и

страдающий, который может стать всем (см.: О душе, III, 5, 430 а).

Деятельный ум уподобляется свету, который «делает действительными цвета,

существующие в возможности» (там же). Иными словами, воспринимающий ум–

«материя», деятельный – «форма», воспринимающий – «возможность», а

деятельный – «действительность», энтелехия.

Отсюда вытекает одна существенная неясность относительно посмертной

судьбы души. Аристотель считает, что растительная и животная (питающая и

ощущающая) души безусловно смертны, распадаясь вместе с телом. Видимо,

возникает вместе с телом и вместе с ним гибнет и воспринимающий разум. А

вот творческий разум божествен и потому вечен. Но означает ли это

индивидуальное бессмертие души? Если у Платона (вспомним историю Эра!) уже

пробивается мысль об индивидуальном бессмертии, то ответ Стагирита

совершенно неясен. Высшая часть не может существовать без низших, значит,

творческий разум не может существовать без растительного и животного начал

души и без воспринимающего разума. И тем не менее мы встречаем в труде

Аристотеля «О душе» следующее утверждение: «ничто не мешает чтобы некоторые

части души были отделимы от тела» (там же, II, 1, 413a). И еще более

определенно: «способность ощущения невозможна без тела, ум же существует

отдельно от него» (там же, III, 4, 429 b). Иначе говоря, творческий ум,

будучи энтелехией в отношении воспринимающего, не есть энтелехия тела, а

значит, может отдельно от тела существовать.

Неразвитость и противоречивость учения Аристотеля в творческом уме

послужила основой для многочисленных толкований, но не могла обеспечить их

однозначность. Лишь в одном аспекте его смысл, пожалуй, ясен. Из

существования вечного и божественного творческого ума Аристотель выводит

само божество или божественный ум. Рассуждая об отношении души к ее

объектам, Стагирит писал: «В душе чувственно воспринимающая и

познавательная способности потенциально являются этими объектами, – как

чувственно познаваемыми, так и умопостигаемыми; [душа] должна быть или

этими предметами, или формами их. Но самые предметы отпадают,– ведь камень

в душе не находится, а [только] форма его. Таким образов душа представляет

собою словно руку. Ведь рука есть орудие орудий, а ум–форма форм10,

ощущение же – форма чувственно воспринимаемых качеств» (О душе, III, 8, 431

b). Из приведенного положения следует, что творческий ум, предметом и

содержанием которого являются формы и только формы, не только свободен и

независим от реальных предметов, но логически первичен по отношению к ним.

Он «творит» вещи, мысля их. Точно так же и божественный ум «творит» мир,

мысля его. Но божество Аристотеля не предшествует миру во времени, будучи

совечным с ним; оно отделимо от мира лишь в том смысле, в каком форма

(граница) вещи отделима от самой вещи. Вечность мира как раз и

подразумевает неотделимость бога от мира, ибо в таком случае мир перестал

бы существовать, что, по Аристотелю, невозможно.

В «физическом» смысле это означает, что бог есть «первый не -

подвижный двигатель». Мы обязаны признать его существование, поскольку

иначе получился бы бесконечный регресс причинения: причина одного явления

есть следствие другого, предшествующего ему, и т.д. до бесконечности. Такая

бесконечность иррациональна и недопустима, отсюда выводится первый

двигатель. Он есть причина бытия одних вещей н небытия других, а заодно –

непрерывного изменения всех вещей. В нем как бы две части: движущая

(неподвижная) и движимая (подвижная, совершающая круговое движение). Можно

таким образом сказать, что в первой философии и физике божество играет

несколько различную роль. В первой он – форма форм, первая (формальная)

причина всего сущего, во второй–первый двигатель. И здесь очевидно, что имя

божества придается первому двигателю в качестве предиката: не бог есть

вечный двигатель, а вечный двигатель заслуживает названия бога11. Вечный

двигатель–не народное божество; он безличен и безразличен к человеку. Как

скажет через 2300 лет Мартин Хайдеггер, такому богу нельзя молиться и

приносить жертвы, перед ним нельзя ни упасть на колени, ни скакать и

плясать, как Давид перед ковчегом... В устах Хайдеггера это упрек в адрес

философов, для нас – признание преимуществ философского мышления, даже

здесь раскрывающего источники религии и веры в бога, а тем самым

способствующего крушению религиозного мировоззрения.

В то же время отметим, что в физике Аристотеля мы встречаем массу

метких и основательных описаний, но объяснение исследуемых явлений явно не

на высоте. Правильно требуя избегать бесконечного регресса причин по

принципу «необходимо остановиться». Аристотель останавливается на

врожденности идеального начала, энтелехии. Что же касается материи, то он

не идет дальше признания «потенции», возможности для той или иной материи

принять данную форму. Но и в этом случае объяснение становится тавтологией:

вещь такова потому, что она есть осуществление некоторой возможности, или

способности, потенциально тождественной возникающей вещи. И здесь источник

преклонения перед Аристотелем свойственного философии средних веков.

Схоластика не случайно избрала его в качестве главного философского (не

теологического!) авторитета. Поэтому и освобождение от идейного наследия

средневековья шло в направлении устранения не только старых физических

воззрений, но прежде всего – способа объяснения. Объяснение через

«способность» или «возможность» заменяется в новое время объяснением

посредством закона, а «способности» остаются достоянием комедийных

персонажей: «опиум усыпляет, ибо он обладает усыпляющей способностью ...».

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12