Реферат о Гитлере
частные взгляды, качества и цели ; успех Гитлера был частично связан с
этим. А бросающееся в глаза на протяжении длительных периодов отсутствие
людей, выступающих лишь при случае и как бы издалека как пассивный элемент,
как инструмент или декорация, отражает что-то от традиционного немецкого
воздержания от политики, что в психологическом плане так играло на руку
режиму и было умело использовано им. Ибо в целом нация, которой разрешалось
только маршировать, тянуть в знак приветствия руки и аплодировать,
воспринимала себя не столько Гитлером выключенной из политики, сколько
избавленной от нее. Всему набору ценностей — таких как “ третий рейх “,
народная общность, вождизм, судьба или величие — были гарантированы
массовые рукоплескания не в последнюю очередь как раз потому, что они
означали отказ от политики, от мира партий и парламентов, от уловок и
компромиссов. Мало что воспринималось и понималось столь спонтанно, как
склонность Гитлера мыслить категориями героики, а не политики, трагики, а
не социальности и замещать Вульгарную заинтересованность подавляющими
мистическими суррогатами. О Рихарде Вагнере сказано, что он делал музыку
для людей без музыкального слуха, с тем же правом можно сказать, что Гитлер
делал политику для аполитичных.
Враждебное отношение немцев к политике Гитлер использовал двояким
образом : вначале он непрерывной тотальной мобилизацией заставил людей
втянуться в общественную сферу, и хотя это в подавляющей степени шло под
знаком одурманивающих массовых празднеств, которые как раз и имели своей
целью извести весь политический интерес, он все же не мог воспрепятствовать
тому, что тем самым была порождена новая сфера переживаний : впервые нация
последовательно отчуждалась от своего приватного мира. Пусть режим допускал
или требовал лишь ритуальных форм участия — но сознание-то они все-таки
изменяли. В результате же , в подрывных действиях социальной революции,
рушился и весь привычный немецкий интерьер, вся сфера личного довольства
бытием с ее мечтами, ее отчужденным от всего мирского счастьем и тоской по
политике без политики.
Но, с другой стороны, и шок политической и моральной катастрофы,
уготованный Гитлером стране, повлиял на изменение ее сознания. Освенцим
явился символом фиаско приватного немецкого мира и его эгоцентрической
самозабвенности. Конечно, это правда, что большинство немцев ничего не
знало о том, что творилось в лагерях уничтожения и уж, во всяком случае,
было куда хуже осведомлено об этом, нежели мировая общественность, с конца
1941 года непрерывно получавшая все новые тревожные свидетельства этого
массового преступления. С немецкой стороны это подтверждается фразой
Гиммлера насчет того, что немецкая общественность является политически
недостаточно зрелой, чтобы понять меры по истреблению, и, следовательно, СС
обязаны “ унести тайну с собой в могилу “. Отсутствие у людей реакции на
ходившие слухи нельзя понять, не принимая во внимание традицию, которая
издавна считала сферу политики исключительной компетенцией государства.
В той же плоскости лежит и одна из причин тяги немцев к тому, чтобы
забыть все, что было до 1945 года. Потому что вытеснение из своей памяти
Гитлера означало — хотя бы частично — и преодоление какой-то формы жизни,
расставание с личным миром и тем типом культуры, который продолжительное
время представлял этот мир. И все-таки в Германии, да и в других странах
тоже, фашистские или родственные им тенденции продолжают жить : в первую
очередь некоторые психологические предпосылки, пусть и не имеющие легко
распознаваемой связи с национал - социализмом или даже выступающие под
непривычными, большей частью левыми знаменами, равно как и определенные
социальные и экономические условия. Наименее живучими оказались
идеологические предпосылки, такие как, например, национализм межвоенной
поры, обеспокоенность по поводу утраты статуса великой державы или
панический антикоммунизм. В качестве реакции на переход от стабильных,
фиксированных порядков к лишенному твердых гарантий будущему современных
обществ отдельные факторы, благоприятствовавшие фашистским решениям, будут
встречаться до тех пор, пока будет продолжаться кризис приспособляемости.
Но гигантская тень, которую отбрасывали лагеря уничтожения, затмевает
познание того, в какой мере явления, о которых идет речь, связаны с
эпохальными или даже всеобщими потребностями людей, со страхами перед
будущим, мотивами сопротивления, чтобы все могло стать по-другому и
восстановилась своего рода естественное состояние.
Эти аспекты событий долгое время оставались оттесненными в тень.
Нравственное возмущение заслоняло понимание того, что те, кто шел за
Гитлером, кто организовывал торжества и варварские преступления, были
людьми, а не чудовищами. А прокатившиеся по всему миру волнения конца 60-х
годов вновь выявили многие элементы, с которыми то и дело встречаешься в
описаниях обстановки предфашистских времен : аффект, направленный против
цивилизации, тягу к стихийности, упоенности и образности, безудержность
молодежи и эстетизацию насилия. Верно, конечно, что тут все равно остается
дистанция огромного размера, да и все совпадения между этими явлениями и
теми ранними движениями кончаются там, где встает вопрос о слабых и
угнетенных — вопрос, на который у фашизма нет ответа. Когда Гитлер назвал
себя “ величайшим освободителем человечества “, то он примечательным
образом сослался на “ избавляющее учение о ничтожности отдельно взятого
человека “. Однако не следует также забывать, что в прошлом фашистский
синдром едва ли выступал когда-либо в чистой, содержащей все его элементы
форме и что всегда возможен его резкий переход в новые разновидности.
Поскольку фашизм уходит своими корнями в чувство кризиса эпохи, он
обретет свой конец только с самой эпохой. Так как он в столь значительной
степени представляет собой реакцию и отчаянный оборонительный рефлекс, то
самой его природе присуще, что предпосылки, на которых он базируется, и
являются всего лишь предпосылками, то есть фашистские движения нуждаются
больше, нежели иные политические группировки, в выдающемся вожде. Именно он
аккумулирует все отрицательные эмоции, называет по имени врагов, обращает
депрессию в опьянение и приводит бессилие к сознанию им своей силы. К
наиболее внушительным достижениям Гитлера и относится как раз то, сколь
большие перспективы сумел угадать он в кризисе нервов и использовать их ;
как никто другой, сумел он подчинить себе идеологические и динамические
возможности межвоенных лет. Но с его концом все это неизбежно рухнуло, и
возведенные в степень, сфокусированные и целеустремленно вводившиеся в
действие чувства немедленно вернулись к своему расслабленному,
неупорядоченному первоначальному состоянию.
Эта неспособность к выживанию ощутима на всех уровнях. Как бы ни
подчеркивал Гитлер надличностный аспект своей задачи, как бы ни напирал он
на свою миссию и как бы ни выдавал себя за орудие Провидения, выше своего
времени он так и не поднялся. Поскольку он не мог дать ни внушающей веру
картины грядущего состояния мира, ни надежды, ни вдохновляющей цели, то ни
одна из его мыслей не пережила его. И идеи, которые он всегда использовал
лишь в качестве инструментов, остались после него потрепанными и
скомпрометированными. Этот великий демагог не оставил после себя ни единого
слова, ни единой запоминающейся формулы, точно так же не дошло до
сегодняшнего дня ни единого его строения, а он ведь столь жаждал стать
величайшим архитектором всех времен ; не осталось даже запланированных им
величественных руин. В очередной раз тут проявилось, какое романтическое
недоразумение лежало в основе соображений, которые уже вскоре после так
называемого захвата власти стали выдвигаться наиболее рьяными радикалами в
рядах НСДАП: “ мертвый Гитлер движению нужнее, чем живой “ ; когда-нибудь
ему следовало бы исчезнуть в тумане легенды, и его труп не должен быть
найден, дабы он “ для верующих масс завершился тайной “. Нет, вновь
подтвердилось — и это стало особенно ясным на переломном этапе войны, —
что без катализирующей силы Гитлера не было бы ничего, а без личного
присутствия “ великого “ фюрера мгновенно рухнуло все : воля, цель,
сплоченность. У Гитлера не было тайны, которая выходила бы за рамки его
непосредственного настоящего. Люди, чья приверженность и восхищение были им
завоеваны, шли не за видением — они всегда шли за силой, и в ретроспективе
эта жизнь представляется непрерывным выбросом гигантской энергии.
Воздействие этой энергии было огромным, страх, который она внушала, —
беспримерным, но сверх этого в памяти мало что осталось.
