Тициан
значительных заказов и, видимо, поэтому принимает приглашение Карла V
приехать в Аугсбург. Император был давним заказчиком Тициана: уже в 30-е
годы художник написал его портрет и был награжден титулом графа
Палатинского. Властитель огромной феодальной империи, всегда выступавший в
союзе с самыми реакционными силами Европы, был в то же время человеком
довольно широкой гуманистической образованности, полным уважения перед
итальянским искусством, и, видимо, не сковывал своими требованиями
творчество Тициана. Во всяком случае, два портрета императора, написанные
Тицианом, не имели ничего общего с требованиями новой, придворной культуры
феодально-католических центров.
Портрет, хранящийся в Мюнхенской пинакотеке, принадлежит наряду с
портретами Павла III к самым высоким откровениям искусства Тициана 40-х
годов. «Повелитель полумира» предстает перед нами не в ореоле блеска и
величия, а как бы наедине с собой, погруженным в невеселые размышления,
целиком ушедшим в свои мысли, в момент, когда маска снята и перед нами не
император, а человек во всей своей сложности и неповторимости. Немолодой
человек с болезненно-бледным лицом, спокойно, чуть согнувшись, одиноко
сидит перед нами в кресле. Император не наделен титанической энергией
Аретино и Павла III. Его лицо с болезненно сдвинутыми бровями, написанное
неуловимыми, перетекающими мазками, поражает своим сложным, противоречивым
выражением отрешенности, глубокой, невеселой задумчивости.
Особое место среди тициановских портретов 40-х годов занимает портрет
молодого феррарского юриста Ипполито Риминальди, долгое время считавшийся
изображением неизвестного молодого англичанина. В большинстве портретов
Тициана 40-х годов человек предстает перед нами в постоянном
взаимодействии, даже столкновении с окружающим миром. Действительность
напоминает о себе везде—и в конкретности фона, и в жизни блестяще
написанных аксессуаров, и в почти титанической активности самих героев. В
портрете феррарского юриста, простом и скромном, человек предстает перед
нами как бы отчужденным от напряженного ритма современности, целиком
замкнутым в себе, в мире глубокого и сосредоточенного размышления. Портрет
Риминальди необычно прост. Перед нами, на фоне серовато-оливковой стены
предстает целиком ушедший в свои мысли молодой мужчина в строгом черном
одеянии. Ничто не нарушает атмосферы глубочайшей душевной
сосредоточенности. Но перед нами не просто полный привлекательности и
благородства, глубоко задумавшийся человек. Необычайно пристально
вглядывается Тициан в лицо Риминальди, поворачивая его почти в фас к
зрителю, выделяя на фоне темных, приглушенных тонов очень светлым пятном,
повторяя линию его овала изгибом тяжелой золотой цепи. Это лицо живет
необычайно сложной жизнью; Тициан пишет его в особой, одухотворенно-
трепетной манере, он строит форму с безупречной архитектоничностью. Перед
нами предстает человек, всецело ушедший в невеселые размышления о самом
сокровенном, познавший всю сложность жизни, горечь сомнений и
разочарований.
Высокие идеалы Возрождения вступили в трагический конфликт с новой
социальной эпохой, когда человек, усвоивший самые благородные заветы
гуманизма, чувствует себя чужим и одиноким в мире корысти, предательства,
честолюбия, познает ощущение жизненного разлада, трагической неодолимости
противоречий действительности. Эта тема все более настойчиво звучит в
позднем творчестве Тициана, охватывающем последнюю четверть столетия его
долгой, полной напряженных исканий жизни. Позднее творчество Тициана—это
одна из самых значительных глав истории итальянского искусства XVI века,
особый, завершающий этап всего Возрождения. Проблематика, образный строй,
специфика изобразительного языка Тициана этих лет нередко кажутся
необычными, непохожими на то. что характерно для его более раннего
творчества. Но перелом в искусстве Тициана происходит не сразу. Пятидесятые
годы XVI века можно рассматривать как своеобразный переходный период, когда
в картинах Тициана с особой силой звучат многие мотивы предшествующих
десятилетий, и одновременно появляется целый ряд новых тенденций.
Пятидесятые годы были временем необычайно интенсивной деятельности
старого мастера. В 1350—1551 годах мастерская Тициана буквально завалена
заказами. Он пишет целые серии картин для Карла V, его сына—Филиппа II,
брата—Максимилиана II, сестры—Марии Венгерской и других Габсбургов. Снова
очень многообразной становится тематика его картин: портреты, аллегории,
алтарные картины, целые циклы мифологических композиций, которые сам Тициан
называет «поэзиями». Его искусство теперь особенно привлекает своей
жизненной полнотой, бурлящей энергией, блеском и мощью живописных решений.
Но нетрудно заметить, что оно теряет былую цельность. В целом ряде заказных
официальных композиций, таких, как написанная по заказу Габсбургов
аллегория «Слава» (1551—1554), изображающая представителей этой династии в
клубящихся облаках, перед божественной Троицей, или «Вера» (1556—1560),
появляется внешняя эффектность, риторика. холодность. Эти черты можно
обнаружить и в некоторых алтарных картинах, например, в «Нисхождении св.
духа». Оттенок официальности, внешней репрезентативности появляется и в
ряде парадных портретов (портрет Филиппа II 1551, «Герцог Атри в охотничьем
костюме»), хотя энергия красочной лепки, насыщенность и богатство
колористического звучания сообщают им жизненную силу, неизвестную вычурным
и холодным маньеристиче-ским портретам.
Хотя официальные аллегорические композиции, видимо, лишь отчасти
принадлежат кисти Тициана и в основном писались его помощниками, они
свидетельствуют о глубоком переломе. намечающемся в мировосприятии
художника. В 40-е годы Тициан уже отчетливо видит напряженные противоречия
своей эпохи, открывает новый социальный тип человека. весьма далекий от
возвышенных иллюзий гуманистов. Но в этом новом, сложном мире все
представляется художнику по-ренессансному значительным; поэтому он наделяет
такой титанической силой духа членов семьи Фарнезе, открывает такую глубину
в душевном мире Карла V.
Идеалы Возрождения сохранили для Тициана свою жизненную силу. Он находит
среди современников людей, наделенных яркостью характера, глубиной чувств и
мыслей. Так, в групповом портрете семьи Вендрамин (1550 г.) есть большое
благородство и естественность, прекрасно найден плавный, торжественный ритм
величественно склоняющихся перед алтарем, полных достоинства мужских фигур.
Центральный образ картины—старый Габриэле Вендрамин может быть сопоставлен
с самыми глубокими портретами Тициана 30-х—40-х годов. Этот тяжело и устало
опустившийся на колени величавый старик полон скорбной самоуглубленности,
целиком поглощен какими-то безрадостными раздумьями. Некоторые портреты
Тициана этих лет пленяют особой привлекательностью образа, почти интимной
простотой, мягкостью характеристики. Таков, например, портрет папского
легата Лодовико Беккаделли (1552) или так называемый «Друг Тициана» (1550-е
гг.).
Иная, почти титаническая натура раскрывается в «Автопортрете» Берлинского
музея (около 1555 г.). Этот первый из дошедших до нас автопортретов
художника излучает бурную энергию, порывистую силу. Старый художник
изобразил себя в полной стремительного движения позе, его фигура вылеплена
мощными, темпераментными ударами кисти, в почти эскизной манере, глаза
блестят гневно и возбужденно, пальцы нетерпеливо барабанят по столу. Все в
этом портрете пронизано взволнованностью, героикой чувств и эмоций.
Если в ряде официальных композиций Тициан становится неузнаваемо холодным
и даже вялым, то, обращаясь к античной мифологии, он вновь обретает свои
идеалы во всем их полнокровии и жизненности. Никогда еще Тициан не
обращался так часто к античной теме, как в 50-е годы. В годы, когда в
Италии все усиливается католическая реакция, когда церковники все
настойчивее пытаются воскресить идеал средневекового аскетизма, Тициана
особенно влечет к себе светлый мир античности, воплощающий для него все
радости земного бытия. Пожалуй, никогда еще этот мир не был для Тициана
столь конкретным, ощутимым, близким и столь грандиозным, никогда еще
художник не вкладывал в его изображение такую личную, горячую страсть.
Картины 50-х годов раскрывают нам совершенно иной образ античности, чем
ранние полотна Тициана. «Вакханалии», «Любовь небесная и земная», «Венера
Урбинская» кажутся полными безмятежной, почти созерцательной гармонии,
светлого, безоблачного счастья по сравнению с его поздними «поэзиями». В
них перед нами предстает мир горячих, земных страстей, взволнованный и
