Героизм и передвижничество

том духе и идеалах, которые ее вдохновляют. Выступление Дмитрия Донского по

благословению преподобного Сергия против татар есть действие революционное

в политическом смысле, как восстание против законного правительства, но в

то же время, думается мне, оно было в душах участников актом христианского

подвижничества, неразрывно связанного с подвигом смирения. И напротив,

новейшая революция, как основанная на атеизме, по духу своему весьма далека

не только от христианского смирения, но и христианства вообще. Подобным же

образом существует огромная духовная разница между пуританской английской

революцией и атеистической французской, как и между Кромвелем и Маратом или

Робеспьером, между Рылеевым и вообще верующими из декабристов и позднейшими

деятелями революции.

Фактически, при наличности соответствующих исторических обстоятельств,

конечно, отдельные деяния, именуемые героическими, вполне совместимы с

психологией христианского подвижничества, -- но они совершаются не во имя

свое, а во имя Божие, не героически, но подвижнически, и даже при внешнем

сходстве с героизмом их религиозная психология все же остается от него

отлична. "Царство небесное берется силою, и употребляющие усилие восхищают

его" (Мф. 11, 2); от каждого требуется "усилие", максимальное напряжение

его сил для осуществления добра, но и такое усилие не дает еще права на

самочувствие героизма, на духовную гордость, ибо оно есть лишь исполнение

долга: "когда исполните все поведенное вам, говорите: мы рабы ничего не

стоющие, потому что сделали то, что должны были сделать" (Лк. 17,10).

Христианское подвижничество есть непрерывный самоконтроль, борьба с

низшими, греховными сторонами своего я, аскеза духа. Если для героизма

характерны вспышки, искание великих деяний, то здесь, напротив, нормой

является ровность течения, "мерность", выдержка, неослабная самодисциплина,

терпение и выносливость, -- качества, как раз отсутствующие у

интеллигенции. Верное исполнение своего долга, несение каждым своего

креста, отвергнувшись себя (т. е. не во внешнем только смысле, но и еще

более во внутреннем), с предоставлением всего остального Промыслу, -- вот

черты истинного подвижничества. В монастырском обиходе есть прекрасное

выражение для этой религиозно-практической идеи: послушание. Так называется

всякое занятие, назначаемое иноку, все равно, будет ли это ученый труд или

самая грубая физическая работа, раз оно исполняется во имя религиозного

долга. Это понятие может быть распространено и за пределы монастыря и

применено ко всякой работе, какова бы она ни была. Врач и инженер,

профессор и политический деятель, фабрикант и его рабочий одинаково при

исполнении своих обязанностей могут руководствоваться не своим личным

интересом, духовным или материальным -- все равно, но совестью, велениями

долга, нести послушание. Эта дисциплина послушания, "светский аскетизм" (по

немецкому выражению: "imnerweltliche Askese"), имела огромное влияние для

выработки личности и в Западной Европе в разных областях труда, и эта

выработка чувствуется до сих пор.

Оборотной стороной интеллигентского максимализма является историческая

нетерпеливость, недостаток исторической трезвости, стремление вызвать

социальное чудо, практическое отрицание теоретически исповедуемого

эволюционизма. Напротив, дисциплина в послушаниях должна содействовать

выработке исторической трезвости, самообладания, выдержки; она учит нести

историческое тягло, ярем исторического послушания; она воспитывает чувство

связи с прошлым и признательность этому прошлому, которое так легко теперь

забывают ради будущего, восстановляет нравственную связь детей с отцами.

Напротив, гуманистический прогресс есть презрение к отцам, отвращение к

своему прошлому и его полное осуждение, историческая и нередко даже просто

личная неблагодарность, узаконение духовной распри отцов и детей. Герой

творит историю по своему плану, он как бы начинает из себя историю,

рассматривая существующее как материал или пассивный объект для

воздействия. Разрыв исторической связи в чувстве и воле становится при этом

неизбежен.

Проведенная параллель позволяет сделать общее заключение об отношении

интеллигентского героизма и христианского подвижничества. При некотором

внешнем сходстве между ними не существует никакого внутреннего сродства,

никакого хотя бы подпочвенного соприкосновения. Задача героизма - внешнее

спасение человечества (точнее, будущей части его) своими силами, по своему

плану, "во имя свое", герой -- тот, кто в наибольшей степени осуществляет

свою идею, хотя бы ломая ради нее жизнь, это - человекобог. Задача

христианского подвижничества -- превратить свою жизнь в незримое

самоотречение, послушание, исполнять свой труд со всем напряжением,

самодисциплиной, самообладанием, но видеть и в ней и в себе самом лишь

орудие Промысла. Христианский святой -- тот, кто и наибольшей мере свою

личную волю и всю свою эмпирическую) личность непрерывным и неослабным

подвигом преобразовал до возможно полного проникновения волею Божией. Образ

полноты этого проникновения -- Богочеловек, пришедший, "творить не свою

волю, но пославшего Его Отца", и "грядущий во имя Господне". Различие между

христианством (по крайней мере в этическом его учении) и интеллигентским

героизмом, исторически заимствовавшим у христианства некоторые из самых

основных своих дoгмaтов -- и преждe вcегo идею о равноценности людей, об

абсолютном достоинстве человеческой личности, о равенстве и братстве,

теперь вообще склонны скорее преуменьшать, нежели преувеличивать. Этому

содействовало, прежде всего, интеллигентское непонимание всей

действительной пропасти между атеизмом и христианством, благодаря чему не

раз "исправляли" с обычной самоуверенностью образ Христа, освобождая Его от

"церковных искажений", изображая Его социал-демократом или социалистом-

революционером. Пример этому подал еще отец русской интеллигенции

Белинский. Эта безвкусная и для религиозного чувства невыносимая операция

производилась не раз. Впрочем, сама интеллигенция этим сближением как

таковым нисколько и не интересуется, прибегая к нему преимущественно в

политических целях или же ради удобства "агитации".

Гораздо тоньше и соблазнительнее другая, не менее кощунственная ложь,

которая в разных формах стала повторяться особенно часто последнее время,

именно то утверждение, что интеллигентский максимализм и революционность,

духовной основой которых является, как мы видели, атеизм, в сущности

отличается от христианства только религиозной неосознанностью. Достаточно

будто бы имя Маркса или Михайловского заменить именем Христа, а "Капитал"

Евангелием или, еще лучше, Апокалипсисом (по удобству его цитирования), или

можно даже ничего не менять, а нужно лишь еще усилить революционность

интеллигенции и продолжить интеллигентскую революцию, и тогда из нее

родится новое религиозное сознание (как будто уже не было в истории примера

достаточно продолженной интеллигентской революции, с обнаружением всех ее

духовных потенций, именно -- великой французской революции). Если до

революции еще легко было смешивать страдающего и преследуемого

интеллигента, несущего на плечах героическую борьбу с бюрократическим

абсолютизмом, с христианским мучеником, то после духовного самообнажения

интеллигенции во время революции это стало гораздо труднее.

В настоящее время можно также наблюдать особенно характерную для нашей

эпохи интеллигентскую подделку под христианство, усвоение христианских слов

и идей при сохранении всего духовного облика интеллигентского героизма.

Каждый из нас, христианин из интеллигентов, глубоко находит у себя эту

духовную складку. Легче всего интеллигентскому героизму, переоблачившемуся

в христианскую одежду и искренно принимающему свои интеллигентские

переживания и привычный героический пафос за христианский праведный гнев,

проявлять себя в церковном революционизме, в противопоставлении своей новой

святости, нового религиозного сознания неправде "исторической" церкви.

Подобный христианствующий интеллигент, иногда неспособный по-настоящему

удовлетворить средним требованиям от члена "исторической церкви", всего

легче чувствует себя Мартином Лютером или, еще более того, пророчественным

носителем нового религиозного сознания, призванным не только обновить

церковную, жизнь, но и создать новые ее формы, чуть ли не новую религию.

Также и в области светской политики самый обыкновенный интеллигентский

максимализм, составляющий содержание революционных программ, просто

приправляется христианской терминологией или текстами и предлагается в

качестве истинного христианства в политике. Это интеллигентское

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10