Реферат: Александр и Библиотека
Известно, что украшенный драгоценными толкованиями учителя Гомер составлял во время боевых скитаний Македонца часть его походной клади. "Илиаду" он хранил в драгоценной шкатулке, захваченной в качестве трофея у Дария. Шкатулку же прятал обычно под подушку, рядом с кинжалом.
Почему не допустить, что именно этот аристотелев Гомер после кончины Александра лег заветной закладной реликвией в первую же каменную нишу птолемеевой книжницы? Если не сам Птолемей Сотер, то архитектор и философ Деметрий, тоже, как помним, поклонник Аристотеля, мог позаботиться о таком почетном размещении любимых книг Македонца.
Скорее всего, Деметрий же позаботился о приобретении для создаваемого хранилища трудов самого философа-наставника. Корпус его сочинений уже был по сути целой самостоятельной библиотекой. Диоген Лаэрций в своей "Истории философии" называет — впрочем, с оговоркой: "считая только несомненные" — около четырехсот (!) произведений Аристотеля. В том числе тут были и сочинения, непосредственно предназначавшиеся выдающемуся ученику: "Письма к Александру" и "Александр, или В защиту поселенцев".
К концу правления первого из Птолемеев в царской библиотеке числилось уже 200 тысяч свитков. Его преемник, Птолемей Филадельф увеличил содержимое книгохранилища вдвое, в том числе купил личную библиотеку Аристотеля. Сам факт этого, надо полагать, дорогостоящего приобретения лишний раз подтверждает, что египетское книгохранилище изначально замышлялось как небывалый доселе памятник александрийцев Александру и его эпохе.
Вот оно и проступает перед нами — искомое ядро! А уж к нему собирательская логика любого тогдашнего — даже не семи пядей во лбу — библиотекаря без запинки обязана была добавить сочинения — кого? Ну, конечно же, божественного Платона, без Академии которого не было бы на свете и Аристотеля. Но если собрание однажды пополнил Платон, то как было обойтись без трудов его именитых предшественников на философском поприще, без книг его современников — последователей или антагонистов? Нет, тут собирали вовсе не с миру по нитке. Тут ткался громадный многоузорный ковер — из самой отборной, проверенной на прочность словесной пряжи. Тут впервые составлялся канон всей греческой классики: поэзия, театр, проза, философские, исторические труды, трактаты географов, естествоиспытателей.
Кстати сказать, Птолемеи из рода в род на должность главных библифилаксов своей книжной коллекции назначали не каких-нибудь безынициативных тихонь, а людей с громкими — и по тем, и по нынешним оценкам — именами. Достаточно назвать хотя бы нескольких. Это автор "Гимнов", "Элегий" и язвительных эпиграмм Каллимах; Ликонф, по прозвищу Темный, поэт из кружка знаменитого автора "Идиллий" Феокрита; грамматик Зенодот, много потрудившийся над новым изданием поэм Гомера. Феокрит, которого считают основоположником александрийской поэтической школы, также был своим человеком при царском дворе. В первой половине жизни здесь творил и автор героической поэмы "Аргонавтика" Аполлоний Родосский. Всегреческий авторитет таких авторов способствовал быстрому росту известности Библиотеки. Стоит ли сомневаться, что эти и другие "александрийцы" не забывали заполнять полки царского книгохранилища своими собственными сочинениями.
Надо непременно отдать должное культурной деятельности самих Птолемеев. Да, их усилия не были бескорыстными. Их в первую очередь заботила репутация египетского царского дома как единственного достойного наследника империи Александра. Прославляя великого героя, они прославляли и себя. Но по сумме результатов — ожидаемых, а чаще неожиданных — их просветительское начинание со временем обозначилось как едва ли не главный культурный поступок всей эллинистической эпохи.
Вспомним, что основатель династии Птолемей-старший еще с отроческих лет оказался в числе избранных приятелей Александра. Во время восточного похода он стал адьютантом и телохранителем своего господина, одним из его полководцев. Такому человеку нужно было обладать образцовой выдержкой, умением лавировать и смиряться, чтобы, постоянно находясь рядом с царем, не стать вдруг жертвой его необузданного гнева.
Птолемей хорошо знал придворных историографов Александра, из которых выделялись трое: племянник Аристотеля Каллисфен, Онесикрит и Харес. Скорее всего, находясь рядом с такими маститыми авторами, он не выставлял напоказ своего намерения приняться за жизнеописание государя. Вплотную занялся этим трудом уже сам будучи царем, в пожилом возрасте. На ту пору биографическая "Александриана" еще расширилась — за счет работ Клитарха, Поликлита, Неарха, Аристобула. Кроме того, Птолемей, наверняка, пользовался многочисленными документами воинской канцелярии, ежедневными протоколами жизни двора, которые достались ему при дележе имперского архива. И какими-то своими личными записями.
Как и труды всех названных выше авторов, биография, написанная Птолемеем, дошла до нас лишь в виде многочисленных цитат. Их сравнение позволило исследователям сделать вывод: создатель Александрийской библиотеки в своей книге о вожде избегает как льстиво-панегирических преувеличений, так и сюжетов анекдотического и фантастического свойства. Зато старается быть предельно точным в описании боевых действий, иных обстоятельств небывалой экспедиции, подробностей бытового характера.
В первую очередь благодаря ему, Птолемею-старшему свод сведений об Александре, несмотря на полную или частичную утрату многих первоначальных сочинений, стал единственным в своем роде литературно-историческим феноменом. Из всех героев античности Македонец оказался в веках — в разноязычной Европе, а потом и за ее пределами — наиболее востребованным литературным персонажем. Не удивительно, что и читатели Древней Руси познакомились с первым славянским переводом средневекового романа "Александрия" очень рано — еще в эпоху летописца Нестора и князя Владимира Мономаха.
4
Заботы первых Птолемеев о посмертной славе обожествленного ими Александра, об исполнении его космополитических заветов были так настойчивы и разнообразны, что опять напрашивается сравнение с методами современной пиар-техники.
Похоже, здесь тогда отлично поняли: внушения о величии человека или государства гораздо надежнее тиражируются не в мраморе скульптур и граните обелисков, а благодаря хрупкому папирусу. Пирамиду или фаросский Маяк не отправишь за море сразу по трем-четырем адресам, — к примеру, на погляд афинянам, вавилонянам или обитателям Карфагена. А с нужной книги можно сделать сколько угодно списков, они разлетятся по свету как птицы и везде наплодят птенцов.
Еще ведь у многих было на памяти, как Александр, прочитав в походном своем шатре только что составленные хроники последних сражений, тут же отсылал их в Македонию, в Грецию с требованием множить и множить на местах списки.
Важно было уверить всех, что и сегодня в Александрии продолжают успешно осуществлять разные сценарии его имперского замысла. Одним из них, как мы помним, был сценарий экуменический. Притирка, чисто механическая подгонка друг к другу исторически сложившихся национальных вероисповеданий и религиозных культов получили при Птолемеях новые эклектичные формы. Может быть, они и Македонцу, который, как помним, еще не ступал дальше наивного флирта с иноземными богами, показались бы слишком головными.
Особенно активно обозначилось в Египте намерение вживить в обрядовую практику культ богов Сараписа и Исиды. Так, в персоне Сараписа предлагалось чтить одновременно двух египетских богов — Осириса и Аписа, а также двух греческих — Зевса и Диониса. Не только в Александрии, но и по всему Средиземноморью строились Сарапейоны — святилища для этого алхимического бога.
Поклонники еще одного религиозного гомункулуса, Исиды, отождествляли египетскую богиню то с Деметрой, то с Астартой, то с Афродитой. Намерение состояло в том, чтобы новое женское божество приняло на себя функции всех наиболее чтимых богинь греческого, египетского и семитского происхождения. Это тоже была своего рода евгеника, но уже не в мире людей, а в сфере их религиозных привязанностей.
Опыты производились двух родов: широковещательные, как в случае с Сараписом и Исидой, и прикровенные, только для посвященных, как в случае с Тотом-Гермесом. Доктрина, соединившая в одной персоне под именем Трисмегист египетского бога Тота и греческого Гермеса получила позже название герметизм. Это тайное учение, предназначенное, подобно масонским псевдорелигиозным амальгамам, для узкого круга избранных лиц, обросло своей обильной письменностью, "Знанием". Но если прикровенная доктрина оформляется письменно, такое знание-почти-ни-для-кого все равно нужно куда-то надежно пристраивать. Поскольку герметизм первоначально обозначился на египетской почве, рано или поздно Александрийская библиотека должна была обзавестись своим "спецхраном". Вполне возможно, наряду с герметическими трактатами в этот запасник входили Сивиллины книги, астрологические тексты месопотамского происхождения, так называемые "магические папирусы" с текстами заклинаний и заговоров, древнейшие рецепты по алхимической обработке металлов.
Во всех тогдашних экспериментах по выведению новой породы божеств ощущается какая-то судорожная спешка, смятение, наивная и одновременно наглая уверенность в том, что синтетический культ можно внушить так же быстро или еще быстрей, чем знание правил арифметики. Впечатление такое, что эллинистический интеллект суетливо заметался, не зная, как лучше управиться с религиозным многообразием резко расширившегося мира. Это многообразие смущало своей запутанностью. Что-то нужно было срочно предложить взамен баснословных местных "олимпов". Но это "что-то" осознавалось не как личность, а как функция. Большому миру должен соответствовать большой, всеобщий бог или "большой олимп" таких богов-функций. Зуд эллинистического боготворчества на зыбкой почве малоизвестных культов понуждал к форсированному ознакомлению с доныне неизвестными письменными источниками.
Нет худа без добра: искали одно, а нечаянно вышли, не догадавшись об этом, в совершенно неизвестное историческое пространство.
В годы правления Птолемея II Филадельфа возникла идея заказать для Библиотеки греческий перевод главных религиозных книг иудаизма. Подробности осуществления замысла изложены в древнем документе, известном как "Письмо Арестея". Его автор сообщает, что египетский царь направил в Палестину посольство с запросом о возможности такого перевода. Ответ был положительный. Вскоре в Александрию прибыла большая группа толмачей — всего 72 человека. Перевод еврейского Закона, осуществленный ими якобы всего за 72 дня, получил у исследователей название Септуагинта (от латинского septuaginta — семьдесят). Вот как пересказывает сообщение Арестея известный богослов IV века Кирилл Иерусалимский:
"По смерти Александра, царя Македонского, и по разделении его царства на четыре державы: Вавилонскую, Македонскую, Азийскую и Египетскую, один из царей Египетских, Птолемей Филадельф, царь весьма приверженный к наукам, отовсюду собирал книги и услышал от Димитрия Фалерейского, начальника книгохранилища, о божественных писаниях Закона и Пророков. Считая гораздо лучшим приобрести эти книги не принуждением против воли владетелей, но склонив их на свою сторону посредством даров и дружбы — знал он, что вынужденное, как правило, без свободного произволения отданное бывает обманчиво, а то, что отдается по воле, всегда бывает верно, — он послал к Елеазару, тогдашнему первосвященнику, богатые дары в Иерусалимский храм и испросил у него для перевода по шести человек из всех двенадцати колен израильских. Потом для испытания, действительно ли книги божественные, а также и ради предосторожности, чтобы присланные переводчики не сообщались друг с другом, он каждому из них назначил особый дом в так называемой Фаре, находящейся близ Александрии, и велел переводить все писания. Когда же они в течение семидесяти двух дней кончили дело, то он сличил переводы, над которыми трудились все в разных домах, не сходясь друг с другом, и нашел, что переводы согласны между собой не только в мыслях, но и в словах".
Похоже, маститый богослов в своем пересказе доверился всем подробностям письма Арестея. По крайней мере, нам сегодня легче представить, что переводчики, приступив к делу, разделили громадный по объему древнееврейский текст на семьдесят две части, а не составляли — в слишком для того краткие сроки — каждый свою полную греческую версию. Но согласимся: такой довод может показаться слишком заземленным. Ведь Кирилл повествует о событии поистине чудесном: "Ибо не от изобретения красот и мудрований человеческих зависело дело, но подобно тому как божественные писания возвещены были Святым Духом, так и перевод их был совершен при содействии Духа Святого".
В любом случае, никто и никогда, кажется, не пытался оспорить, что то событие оказалось самым значительным за все три века дохристианского существования Библиотеки. Она стала собственницей первого в мире научного перевода ветхозаветной части Библии. Заказчики и переводчики, впрочем, еще и понятий таких не слыхивали: Ветхий Завет, Библия.
Но не так ли случилось и с Александром Македонским? Устремлялся к одному — к мировому владычеству, к стяжанию всех земных богатств, к религиозной всеядности. Но грандиозный толчок, произведенный его сверхчеловеческой активностью, вдруг накренил древний мир в совершенно непредвиденную сторону. Одному Богу ведомо, не ускорил ли тот толчок сроки воплощения в мире Сына Человеческого. Ведь Христос пришел в мир и для того, чтобы вразумить всех, поклонившихся славе кесаря, силе богатства.
От того толчка нежданно накренился и сам греческий язык. На месте многодиалектной возникла разговорная и письменная "общая речь" — койне. А это уже греческий язык Септуагинты, язык Евангелия, апостольских посланий, Апокалипсиса. Язык, с которого будут сделаны потом сирийский, латинский, коптский, грузинский, армянский, славянский переводы Библии. Это язык, которым будут пользоваться выдающиеся христианские богословы "александрийской школы" — Ориген, а вслед за ним Климент и Кирилл Александрийские.
***
Впрочем, говоря о последних, мы вступаем уже в совершенно иную эпоху. Да, Библиотека продолжала существовать и при них. Они, наверняка, пользовались ее книжными сокровищами, хотя вряд ли их многочисленные сочинения во времена римского владычества не подвергались в ее стенах самым свирепым чисткам.
"При невыясненных обстоятельствах" — пишут обычно о гибели величайшей из библиотек древности. Увы, те трагические обстоятельства остаются актуальными и по сей день. Потому что и по сей день интеллектуальная элита человечества не придумала рецептов равно внимательного, равно невозмутимого отношения к противоборствующим идеям, идеологиям, религиозным учениям и ересям. Вроде бы уже вот-вот придумает, но вдруг возникает у нее такая жгучая надобность скрыть, понадежнее припрятать что-то свое или скрыть, даже уничтожить что-то возмутительно не-свое.
Или, может быть, новое мемориальное книгохранилище в Александрии покажет, наконец, образцовый для всех пример равно любовного, всепрощающего, поистине божественного внимания к запечатленным в книгах озарениям и заблуждениям несовершенного, мятущегося мира.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/
