Карл Брюллов - художник и гражданин
сложную композицию. Дошедшие до наших дней «натурные штудии» и другие
ученические работы Карла Брюллова отличаются виртуозным мастерством,
безупречным вкусом, глубоко развитым живописным чутьём.
В 1821 год, после двенадцатилетнего курса обучения, Брюллов окончил
Академию художеств с первой золотой медалью.
ХАРАКТЕРНЫЕ ОСОБЕННОСТИ
ЛИЧНОСТИ БРЮЛЛОВА.
Брюллов, впитав с ранних лет все лучшие достижения академической
школы, не остался в плену схоластических канонов, мертвивших менее сильных.
Всё хорошее, что составляло сущность болонских традиций, стало его
достоянием, но он в отличие от прямых подражателей наполнил их самобытными
жизненными образами. Если сравнить творчество Брюллова с творчеством
прямых эпигонов Болонской школы, и сразу превосходство его станет
очевидным. Они компрометировали классические традиции, он же путём законной
преемственности развил их.
Один из лучших рисовальщиков мировой истории, он преодолел
отрицательные стороны ложноклассической школы. Его рисунки –
непревзойдённые образцы виртуозной, умной и классически красивой манеры.
Великолепная рука, острый и меткий глаз, горячее сердце и ясный разум
- таким представляется Брюллов, когда рассматриваешь его работы.
Брюллов первый из живописцев, у которого пластика достигла верхнего
совершенства. Когда глядишь в третий, в четвёртый раз, то кажется, что
скульптура, которая была постигнута в таком пластическом совершенстве
древними, что скульптура эта перешла, наконец, в живопись и сверх того
прониклась какой – то тайной музыкой…
Но главный признак, и что выше всего в Брюллове, - так это
необыкновенная многосторонность и обширность гения. Он ничем не
пренебрегает: всё у него, начиная от общей мысли и главных фигур до
последнего камня на мостовой, и живо, и свежо. Он силится обхватить все
предметы и на всех разлить могучую печать своего таланта… Его произведения
первые, которые может понимать ( хотя неодинаково) и художник, имеющий
высшее развитие вкуса, и не знающий, что такое художество.
Брат мастеров Ренессанса по духу, он не обладал, однако, в полной
мере их силой, в чём признаётся и сам.
Как многообразен и богат его творческий путь! Как свободно владеет он
всей суммой изобразительных средств!
Говоря о Брюллове – художнике, хочется несколько слов сказать о нём
как о человеке.
Некоторые современники Брюллова видели в нём человека с головой
Аполлона, невысокого роста, о котором он и сам говорил иронически :
«Вырастает же иной в фонарный столб, а я точно аршин во фраке! Ну что
стоило бы природе хоть на четверть прибавить мне росту!». Видели в нём
человека с неважным характером, порой опьянённого славой, быть может, и
действительно в какой – то мере неприятного в быту. Признавая его яркую
одарённость, не все понимали её размеры.
Несомненно, в нём своеобразно смешивались самые противоречивые начала.
Резкий, вспыльчивый и горячий, он легко отходил и часто, тут же, признавая
свою неправоту, просто и сердечно мирился с тем, кого только что
несправедливо обидел. Но безграничная любовь к искусству, которая не
покидала его до конца жизни, заставляла прощать все его недостатки.
Были в нём и большая сердечность, и отзывчивость, смешанные с чисто
детским простодушием. Скромный в своих привычках, неприхотливый в еде, он
иногда любил и кутнуть, но это, видимо, было ему не по нутру, потому что он
тут же становился угрюм, раздражителен и даже, по свидетельству Г.Г.
Гагарина , неприятен в обществе.
Лучше всего чувствовал он себя в кругу друзей и учеников, которым
постоянно и бескорыстно помогал. Он боролся за правду и справедливость, о
чём свидетельствовало его участие в судьбе талантливых художников из
крепостных. Общеизвестна его решающая роль в судьбе великого украинского
поэта и художника Т.Г. Шевченко.
Крепостной помещика Энгельгардта Тарас Шевченко подростком был отдан в
аренду « комнатному живописцу» Ширяеву. Человек ремесленный, он обучался
живописному и малярному делу. Помимо склонности к «художествам» Шевченко
писал стихи.
Мокрицкий, хорошо осведомлённый о своих земляках, живущих в
Петербурге, рассказал Брюллову о талантливом крепостном, который «страдал
по прихоти грубого господина». Поддержать его могли только люди
влиятельные. Брюллову показали рисунки и стихи юноши. Тем и другим он
остался доволен.
Шевченко был приведён в мастерскую художника и настолько заинтересовал
его, что Брюллов сам отправился к Энгельгардту, в дом Мелиховых на
Молоховую улицу, с ходатайством об отпускной. Но Энгельгардт не был
филантропом и так говорил с Брюлловым о своём крепостном, что художник
долго не мог забыть эту «свинью в торжковских туфлях». Иначе он
Энгельгардта и не называл впоследствии. Впрочем, «свинья» была весьма
просвещённой: дом её посещал композитор Глинка.
Гораздо более преуспел в переговорах с Энгельгардтом Венецианов. Со
свойственной ему в подобных вопросах деловитостью он сразу узнал цену, за
которую помещик не против был отпустить крепостного. Крепостной –
обученный, «при доме необходимый», а потому и цена ему была 2500 рублей.
2 апреля 1837 года Мокрицкий записал в дневнике: «После обеда призывал
меня Брюллов, у него был Жуковский, они желали знать подробности насчёт
Шевченко; слава богу, дело наше, кажется, примет хороший ход…» И далее:
«Брюллов начал сегодня портрет Жуковского…»
То, что Брюллов обратился к Жуковскому, не было случайностью. Поэт
состоял Почётным вольным общинником Академии, принимал участие в её делах.
Положение, которое занимал Жуковский при дворе, также давало основание
рассчитывать на действенность его помощи. К хлопотам о Шевченко привлекли и
обер – гофмейстера двора графа Матвея Юрьевича Виельгорского, знакомого
Брюллову ещё по Италии. Прежде чем начать портрет Жуковского , Брюллов
тщательно оговорил с ним и Виельгорским план будущих действий.
Портрет решено было разыграть в лотерею, выпустив билеты на сумму,
нужную для выкупа. Портрет должна была выиграть императрица.
Брюллов писал Жуковского у себя в мастерской. Мягкое кресло, книги,
картины, беседы с остроумным Карлом Павловичем – всё приводило Жуковского в
приятное расположение духа. Он любил бывать у художника. Брюллов также
получал удовольствие: он симпатизировал Жуковскому и давно знал его. В 1835
году в Италии он писал его небольшой акварельный портрет, который подарил
поэту П.А. Вяземскому.
Живописный портрет рождался также легко и быстро. Мокрицкий сообщает
по этому поводу: «В мастерской нашей прибавилось ещё одно прекрасное
произведение: портрет В.А.Жуковского – и как он похож! Поразительное
сходство с необыкновенной силой рельефа. Сеанс продолжался не более двух
часов, и голова, кажется, почти окончена.
Несмотря на кажущуюся лёгкость, Брюллов не сразу пришёл к
окончательному варианту. Существует описание первоначального решения
композиции, сделанное Мокрицким. На портрете «вы видите дородного мужчину,
покойно сидящего в креслах; голова его наклонена вперёд: руки сложены одна
на другую выше колен… в правой руке держит он перчатку…». В окончательном
варианте перчатки нет. Брюллов убрал её; она отвлекала внимание зрителя от
рук, которые играют в характеристике человека не меньшую роль, чем лицо.
Портрет отличался сдержанным коричневатым колоритом и отсутствием
эффектов. Последнее шло от самой модели. Созерцательное спокойствие, а не
только ум и благородство отличали образ поэта и человека, стремившегося
«смягчить, а не тревожить» сердца.
Цель, с которой создавался портрет, держалась в тайне, и лишь когда
всё было кончено, заговорили о лотерее. Деятельное участие в ней принимали
фрейлина Ю.Ф. Баранова, приятельница Жуковского, и М..Ю. Виельгорский. Как
и предполагалось, портрет достался императрице.
Остальное описано самим Шевченко в повести «Художник»:
«Поутру рано получаю я (рассказ ведётся от лица художника Сошенко. –
А.К.) собственноручную записку В.А. Жуковского такого содержания:
«Милостливый государь!
Приходите завтра в одиннадцать часов к Карлу Павловичу и дожидайтесь
меня у него, дожидайтесь меня непременно, как бы я поздно ни приехал.
В.Жуковский.
Приведите и его ( Шевченко) с собою».
…Ровно в одиннадцать часов явился я на квартиру Карла Павловича, и
Лукьян, отворяя мне дверь, сказал: «Просили подождать…» Я не заметил, как
вошёл в мастерскую Карл Великий в сопровождении графа Виельгорского и
В.А.Жуковского. Я с поклоном уступил им своё место и отошёл к портрету
Жуковского… я замирал от ожидания. Наконец Жуковский вынул из кармана
форменно сложенную бумагу и, подавая мне, сказал: «Передайте это ученику
вашему». Я развернул бумагу – это была его отпускная, засвидетельствованная
графом Виельгорским, Жуковским и К. Брюлловым…
В продолжение нескольких дней мой ученик был так счастлив, так
прекрасен, что я не мог смотреть на него без умиления. Во все эти дни хоть
он и принимался за работу, но работа ему не давалась, и он, было, положит
