Биография и творчество Андрея Рублёва
собравшаяся здесь монастырская братия избрала его своим игуменом. По
близлежащему городку, в "пределы"» которого входила Троице-Сергиева
обитель, и сам ее основатель получил прозвание Радонежского.
В отроческие годы Рублева Сергий, человек уже зрелого возраста, был
хорошо известен на Руси. Троицкого игумена знали и уважали в народе, от
простого люда до митрополита и великого московского князя. Но будущий
художник не мог тогда предположить, что это имя так много будет значить в
его судьбе и творчестве. Не ведал Рублев и того, что придется ему пожить в
Троицком монастыре, писать там иконы. И даже самому в памяти потомков
называться иногда «Андреем Радонежским иконописцем». «Радонежским» не по
происхождению, но по работе своей в обители Сергия.
А в тот самый 1374 год князь Владимир Андреевич, укрепляя и заселяя
пограничный Серпухов, решил устроить здесь монастырь. На крутой горе над
Окой, на месте, которое в Серпухове издавна называли Высоким, решено было
ставить стены, храмы и кельи. Летом торжественно закладывали монастырский
храм. Освятить место для не го князь пригласил Сергия Радонежского.
Согласие почитаемого в народе игумена и его отшествие в неближний по тем
временам путь было событием заметным и немаловажным. На нем подробно
останавливаются московские летописи: «Тогда же той благоверный князь
Владимир помысли в сердце своем церковь воздвигнути в отчине своей в
Серпохове на Высоком и обитель ту воздвигнути и монастырь устроити. И посла
со многою мольбою по преподобного игумена Сергия, иже есть в отчине его в
Радонежи, дабы пришед, благословил место оно». Сергий же «не презри моленья
его, ни мало ослушался, ни по- медли, но с многим тщанием иде...». Это
«многое тщание» Сергия говорит о том, какое большое значение придавалось
Серпухову, который вскоре станет одним из самых значительных городов-
крепостей Московской Руси. Знаменитый игумен по просьбе князя Владимира
поставил во главе серпуховского Зачатьевского монастыря своего ученика
Афанасия. То был человек редких и больших дарований — «искусный и
разумный», как особо подчеркивает летописец. С его приходом из радонежских
лесов «на Высокое» надолго установится связь двух монастырей. Здесь будет
некоторое время жить монах Никон — ученик Сергия и будущий духовный
наставник Андрея Рублева. Впоследствии в Серпухове и соседней Коломне
станут работать выдающиеся художники. Это совпадет с годами, когда
происходило становление Рублева как мастера. Без сомнения, художник бывал в
Серпухове. И с самим Владимиром Андреевичем, серпуховским и радонежским
князем, Рублев был знаком. Этот князь будет жить в Москве, в своем
кремлевском «дворе» как раз в то время, в 1405 году, когда чернец Андрей
начнет работу в придворной церкви его племянника — великого князя Василия.
Тогда, на пороге юности, не ведая о будущем, Рублев делал, быть может,
первые шаги в художестве или скорее всего лишь только помышлял об этом. А
судьба между тем уже готовила, очерчивала для него круг, по-древнерусски —
«коло», людей, мест, будущих работ — то "коло житейское" в которое ему
предстояло войти в свои времена и сроки.
На отроческие годы приходится и постепенное вхождение в особый мир —
мир книжного слова...
На русских житийных иконах довольно часто изображается отдание «в
научение», первое приведение к учителю. Приобщение к книжной грамоте
мыслилосъ в ряду важнейших событий в жизни человека. Иконописцы рисуют эту
сцену обычно так: на седалище прямо восседает пожилой монах-учитель, перед
которым в почтительных позах стоят пришедшие — присмиревший отрок, а за ним
родители. Взволнованная мать наклоняется над своим детищем, отец стоит
прямо, он более спокоен, сдержан... Всматриваясь в эти изображения ХIV
века, легко представить себе, как отдавали «в научение» отрока Руб- лева,
как стоял он, робея, в светлой до колен рубашке, в узких, облегающих
портах, коротко остриженный.
Картину обучения грамоте в ту эпоху можно восстановить и по нескольким
сохранившимся миниатюрам ХVI—ХVII веков, на которых изображен урок в древне-
русской школе. За столом несколько прилежно занимающихся учеников. Их
совсем немного, всего пять-шесть мальчиков разного возраста. Во главе стола
все тот же монах-учитель. Вот так, в небольшом обществе сотоварищей, в
неторопливой, почти домашней обстановке и Рублев складывал первые свои
слоги и учился сначала медленному, а потом все более беглому и осмысленному
чтению по Псалтыри. Так оно неотменно и происходило с той разницей, что
первым его учителем мог быть не обязательно монах, и даже скорее всего он
начал учиться грамоте у клирика близлежащей церкви, а то и просто у
мирского книжного человека.
Уровень грамотности в ХIV—ХV веках, особенно среди мужчин, был
достаточно высок. Простая обиходная переписка — послать при случае грамотку
ближнему или дальнему человеку — была распространена повсеместно и в разных
слоях общества. При отсутствии бумаги использовали бересту — материал
мягкий, удобный для начертания букв твердым писалом, а главное, всем
доступный. В наши дни следы обыденной этой письменности более всего
сохранились в Новгороде. Болотистая почва там надежно хранит, не дает
сгнить выброшенным много веков тому назад берестяным письмам, которые
сейчас тщательно ищут археологи. Но незамысловатой этой почтой
пользовались, как теперь достоверно под твердили находки, и в других
городах — Старой Руссе, Пскове, Опочке. Появились сведения о подобных
грамотах в Твери. Скорее всего и на Московской Руси простые люди
пересылались берестяными грамотками. При нужде, правда, в случаях особых,
исключительных, здесь использовали лесной этот «пергамент» и на более
серьезные нужды. Древнее предание в Троице-Сергиевом монастыре сохранило
память, как в первые годы существования обители при крайней скудости и
бедности монахи писали на бересте книги и служили по ним.
Но подлинными сокровищницами книжного слова — этой памяти истории,
хранилищами опыта и мудрости столетий становились, по распространенному
названию тех времен, «книжницы». Зачастую это были одновременно и
библиотеки и мастерские по переписке и художественному украшению рукописей.
Книжницы имелись при княжеских и епископских дворах, в монастырях.
Хранились тут писанные на пергаменте и бумаге, про- стые и дивно
изукрашенные, не только славянские, но в греческие книги. В ХIV столетии
славен был по всей Северо-Восточной Руси «Григорьевский затвор» в Ростове,
где ученые монахи занимались переводами с греческого. Жаждущих настоящего,
углубленного книжного знания в такие вот места и вела жизненная дорога.
Книга, вещь немалоценная, в личной собственности простого человека тех
времен была редкостью. Но определенное их число имелось при каждой церкви.
Это были не только служебные, но и "четьи", предназначавшиеся для чтения
рукописи, доступные причту, грамотным прихожанам. Однако основной способ,
каким книжное слово становилось достоянием большинства, — устное его
провозглашение в церковном пении и чтении. Именно это чтение стало первыми
"вратами учености" для юного Рублева. Постепенно восприятие знакомого с
детства из года в год раскрывалось, дополнялось личным общением с книгой.
Отношение средневекового человека к книжному слову во многом было
иным, чем в позднейшие времена. На много столетий русский народ сохранил
доверие и особое уважение к книге, книжному слову. Корни такого отношения
уходят в средневековье, ко времени первых веков существования славянской
письменности. Мир книги для того времени — мир абсолютной этической
ценности. Книга учительна, она указывает дорогу, наставляет на жизненное
"делание". Важно не только узнать, но и поступить по истине. Учение и
жизненный путь неотделимы — вот тогдашний идеал познания: "Блаженны
слышавшие и сотворившие". Следование книжному учению спасает, вводит в
вечность.
Книга воспитывала сознание, вводила в традицию, в жизнь "прежних
родов" для будущего художника, который все более и более присматривался,
приникал к творениям изобразительного мастерства, открывалось единство
слова и изображения. На иконах и фресках, в шитье и литье, в резьбе и
чеканке он видел то же самое, о чем повествуется в книгах. С изображений
смотрели на него люди с книгами и свитками в руках. На их раскрытых
страницах начертаны слова. Они тоже рассказывали, тоже учили, эти
изображения. В творениях живописи оживали, загораясь и зацветая в движениях
и красках, недавно слышанные и пережитые повествования, возникали лица и
деяния людей, знакомых уже из чтения. Не ведая книг, и не понять, что за
события свершаются, что за люди внимательно и строго смотрят на тебя. Когда
и чем они жили, почему столетиями хранится их память в поколениях людских?
Можно утверждать определенно: тяга к искусству отрока Рублева не могла
происходить в отрыве от книжных влечений. Одна из главных особенностей
культуры той эпохи — взаимопроникновение, гармония между словом и
изображением и, следовательно, «постоянная внутренняя связь интересов
художественных и литературных» (Ф. И. Буслаев).
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
