Образ государства как алгоритм политического поведения
p>Штирнер оказался ближайшим предшественником Ницше, желавшего, "чтобы его не читали, а заучивали". Что же предлагал заучивать автор бестселлера "Так говорил Заратустра"? “Государство? - вопрошает Ницше. - Что это такое? Теперь слушайте меня, ибо теперь я скажу вам свое слово о смерти народов. Государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ. Холодно лжет оно; и эта ложь ползет из уст его: "Я, государство, составляю народ". Это - ложь! .. Если где еще существует народ - не понимает он государства и ненавидит его.... Все в нем обман: крадеными зубами кусает оно, зубастое.... Государством зову я, где все вместе пьют яд, хорошие и дурные; государством, где все теряют самих себя, хорошие и дурные; государством, где медленное самоубийство всех называется "жизнью".... Там, где оканчивается государство, начинается впервые человек.... ” [17]. В главном своем труде "Масса и власть" Канетти изображает публичную власть (а стало быть, и государственность, в которой она материализуется) хищным всепожирающим зверем. Поглощая жертву (массу), свирепая кровожадная бестия высасывает из нее "все, что в ней есть полезного.... Остаются отбросы и вонь. Этот процесс.... многое говорит о сущности власти вообще". Власть, по Канетти, некрофил; она паразитирует и разбухает на смерти. Оттого борьба против власти (прежде всего через неподчинение ей - "научиться без страха смотреть в глаза приказу и найти средство вырвать его жало") [18] является борьбой против смерти, борьбой за жизнь.У Пейна и Гумбольдта образ государства (публичной власти) выдержан в иной лексической и семантической манере, нежели его ультраанархистский аналог. В отличие от своего двойника он лишен агрессивно-разоблачительного тона. Но гораздо значимей присутствие в нем намека на определенную легитимность бытия государства и тенденции вынужденного примирения с этим фактом. "Общество, пишет Т. Пейн, - создается нашими потребностями, а правительство (в данном контексте и государство. —Л. М. )нашими пороками; первое способствует нашему счастью положительно, объединяя благие порывы, второе же отрицательно, обуздывая наши пороки; одно поощряет сближение, другое порождает рознь. Первое - это защитник, второе -каратель. Общество в любом своем состоянии есть благо, правительство же и самое лучшее есть лишь необходимое зло, а в худшем случае - зло нестерпимое" [19]. Пейн не испытывает симпатий к правительству (государству). Однако ему приходится констатировать сухо, что оно - пусть отрицательно - "способствует нашему счастью".
Согласно Гумбольдту, "государственное устройство (т. е. государство. —Л. М. )следует строго отличать от национального союза, как бы тесно они ни переплетались друг с другом.... Собственно государственное устройство подчинено этому (сохранению всех благ, стремление к которым соединяет людей в общество. —Л. М. )как своей цели и всегда допускается только как необходимое средство, а поскольку оно всегда связано с ограничением свободы - как необходимое зло" [20]. Гумбольдтовский образ государства во многом типичен для идеологии либерализма. Не повторяет он анархистский образ, но в некотором родстве с ним бесспорно состоит. Образ государства подобно гумбольдтовскому давно сложился и прочно обосновался в политическом сознании (притом не только в массовом). Образ государства как воплощения дьявольщины, монстра, несущего людям гибель, был выпестован и в России. Если Германия знает своего Штирнера, то Россия знает своего М. Бакунина. Брань в адрес институтов публичной власти почиталась чуть ли не доблестью. Всяческие поношения государства (независимо от того, каково оно в действительности, каковы его реальные практические акции) являлись и пока остаются излюбленным занятием отнюдь не одиночек, получающих от этого прямо-таки удовольствие. Взращенную веками неприязнь российских масс к государственному началу унаследовала безотчетно поклоняющаяся им, боготворящая их волю часть интеллигенции. В мифах таких народопоклонников народ извечно выступает обладателем всей правды, он всегда умнее своих правителей и т. д. В суеверном обожествлении "ума, чести и совести" народа эти интеллигенты не желают видеть того, что народные массы оказывались в истории (и при определенном стечении обстоятельств могут оказываться впредь) носителями несбыточных чаяний, злой иррациональной воли, разрушительной для общества и государства, пагубной для них самих.
Личность, в сознании которой доминирует анархистский (полуанархистский) образ государства, бросает вызов всему объективно закономерному, необходимо организованному, всему нормативному и дисциплинирующему безотносительно к его содержанию, формам проявления. Она в разладе не с той или иной исторически данной модификацией государственности, а с элементарными правилами и процедурами поведения, имманентными любому состоянию государственно устроенного общества. Небрежение ими равнозначно выпадению личности из сферы цивилизованного общежития.
Анархистский образ государства вызывает два варианта поведения. Первый из них активистский. Активистское поведение - это поступки, практические действия, которые прямо направлены против государства и того, что с ним связано. В числе таких действий: вооруженная борьба, террор, организация беспорядков, открытое сопротивление мероприятиям государства, неподчинение закону, митинги и демонстрации. надругательства над государственными символами и т. д. На вербальном уровне активистское поведение реализуется в подготовке и публикации текстов антигосударственного характера, в устной пропаганде анархистских взглядов и т. п.
Второй вариант предполагает воздержание от бунтарства, лобовых столкновений с государством и нешумный выход из-под его власти. В свое время Г. Торо, высоко ценимый Л. Толстым и М. Ганди, пробовал на деле показать, как это должно происходить. Более двух лет прожил он в одиночестве в лесу, демонстрируя тем самым полное отключение от государства. Он сторонник "мирной революции" против государства. По Торо, для ее проведения надо "только" прекратить уплату установленных государством налогов; подданным нужно отвергнуть свое государство, а служащим -покинуть свои учреждения [21]. Поведение и призывы Торо несравнимы, конечно, с поведением и призывами, скажем, Бакунина. Но дух "антигосударственничества" обуревал этих современников одинаково. Характерный для идеологии либерализма образ государства, каким мы его видим на страницах работ Пейна, Гумбольдта и других, программирует иное политическое поведение. Оно уже не устремлено ни на практическое, ни на мысленное преодоление государственного устройства общества. Люди, в чьем сознании утвердился этот образ, скрепя сердце примиряются с фактом существования государства как такового. Нигилизм анархистов перерождается в конформизм либералов. Но государство все равно остается под подозрением; его виновность перед людьми презюмируется, для них оно не перестает являться дежурным объектом недовольства и порицания.
В практически-политическом плане поведение людей, на такой лад воспринимающих государство и относящихся к нему, неоднозначно (поведение профессионального политика либерального толка - предмет особый). Есть обстоятельства, в которых названные люди действуют решительно. В других положениях они ведут себя, скорее, пассивно. Их всегда отличает законопослушание. Активность, как правило, наблюдается в пользовании возможностями, которые предоставляются государственно организованным обществом для удовлетворения индивидом собственного прагматического интереса, реализации им своих притязаний. Когда у индивида нет сугубо личной заинтересованности, когда ему "не светит" собственная выгода, охота активно участвовать в политической жизни у него пропадает. Пассивность преобладает обычно в ситуациях, требующих от индивида выполнения своих обязанностей, долга перед государством, персональной ответственности за состояние дел в нем.
Отношения индивида, который смирился с существованием государства как неизбежного зла, с этим самым государством-злом отчасти напоминают отношения клиента с конторой по хозяйственно-бытовому (административно-полицейскому, социальному, культурно-образовательному и т. д. ) обслуживанию населения. Контора находится от клиента на известном удалении, в ней клиент не работает и даже в ее штате не числится. Он лишь иногда пользуется услугами данной конторы. В поддержании с ней каких-либо иных связей и контактов клиент потребности не испытывает. Ее состоянием и делами клиент-потребитель озабочен лишь р той мере, в какой они влияют на качество его обслуживания. Обслужившись, он дистанцируется от ставшей ему более ненадобной в этот момент сферы сервиса и замыкается в кругу собственных занятий (профессиональных, домашних). Клиент к тому же пребывает в уверенности, что именно государство настраивает его на подобное поведение, отвращая от активного участия в политической жизни. Некогда русский литератор Н. Греч, не чуждавшийся либеральных идей, сказал: "Всякий умный человек должен относиться к государству следующим образом. Государство строит для меня дороги, держит армию, которая обороняет меня от внешнего врага, следит за тем, чтобы доходили мои письма. А от меня только требует - сиди тихо. Я и сижу" [22]. Слова Греча глубоко запали в душу его собрата по перу, современного российского литератора В. Пьецуха, который совершенно согласен с процитированным мнением "неплохо думающего писателя минувшего века". Писатель века нынешнего предлагает соотечественникам сейчас, в конце XX столетия, тоже "сидеть тихо" и держаться подальше от политики. От сословия интеллигентов (не имея от него никакого мандата) Пьецух заявляет: "Интеллигенции нужно, чтобы ее оставили в покое. Она будет жить своей духовной жизнью" [22]. По Пьецуху выходит: сегодня политика, участие в делах государства должны стать уделом неинтеллигентной, малообразованной, нравственно глухой публики. Подумал ли наш литератор, какой катастрофой для России обернется принятие "всяким умным человеком" его рекомендаций?
Был бы интересен и нужен скрупулезный научный анализ психологической подоплеки ходячих предрассудков типа: "политика - грязное дело", "всякая власть развращает", "власть отвратительна, как руки брадобрея", "власть всегда цинична" и т. п. Чтобы не потерять смысла затеянного разговора, подчеркну: такие сентенции адресуются не сумасбродствам Калигулы и Нерона, не бесчинствам опричнины, не коварным интригам королевских дворов. В них не осуждение якобинского террора, нацистского Третьего рейха, сталинского режима и проч. Нет, они - о политике вообще, о любой форме публичной власти, о всякой (без исключений) государственности. Поэтому допустимо предположить, что рассматриваемые предрассудки порождает и питает страх их носителей быть членами политической коллективности как таковой, страх соучаствовать в ее жизнедеятельности и, следовательно, отвечать за нее. Зряшное охаивание публичной власти и государства - словесное прикрытие боязни такой ответственности. "Тихосидение" - практически поведенческое проявление подобной фобии.
