Реферат: Проблема перенаселённости Земли. История вопроса от Мальтуса до наших дней
Бесполезно говорить, что если Мальтус отвергал брачную измену, то тем более он отметал то предупредительное средство, каким является институт особого класса женщин, обреченных на проституцию; и он еще более осудил бы меры, о которых еще не говорили в его время, такие, как аборт - бич, который стремится заменить в нашем современном обществе, только в более обширных размерах, детоубийство или подкидывание детей в древности, но с которым уголовный закон бессилен бороться, между тем как новая мораль начинает находить ему оправдание.
Но, устранив все противные морали средства, думал ли Мальтус, что моральное обуздание в той форме, как он себе его представлял, может наложить действительно крепкую узду на стремление к перенаселению?
Несомненно, он этого хотел, ибо он старается вооружить людей для этого священного крестового похода против худшей из общественных опасностей: "Тем, кто является христианином, я скажу, что священное писание ясно и, безусловно, наставляет нас, что наш долг сдерживать наши страсти в границах разума... Христианин не может рассматривать трудности несения морального обуздания как законный предлог избавиться от исполнения своего долга". А для тех, кто хочет подчиняться лишь разуму, а не религии, он делает замечание, что "эта добродетель (целомудрие) при точном исследовании является необходимой для того, чтобы избежать зол, которые без нее бывают неизбежным следствием законов природы".
Но, в сущности, Мальтус не верил во всеобщее распространение. Морального обуздания для преодоления и регулирования любви. Вот почему он не чувствовал в себе большой уверенности в своих силах, и гидра представлялась ему все более угрожающей, несмотря на щит из чистого и хрупкого кристалла, который он ставил против нее. С другой стороны, он хорошо чувствовал, что его средство (безбрачие) может быть не только безуспешным, но и опасным, если оно вызовет именно те пороки, которых он боялся. Продолжительное или, что еще хуже, постоянное безбрачие, очевидно, средство, неблагоприятное для добрых нравов.
Мальтуса постигло жестокое огорчение; и этот человек, которого можно было только что принять за непримиримого аскета, вскоре окажется утилитарным моралистом наподобие Бентама. Он, по-видимому, примиряется с мыслью о допущении обычных способов удовлетворения полового инстинкта с непременным условием избегать зачатия, и даже о допущении таких, которые он клеймит названием "пороков". Из двух зол последнее ему кажется меньшим по сравнению с тем, которое проистекает от перенаселения, тем более, говорит он, что перенаселение само по себе является очень активной причиной безнравственности благодаря бедности и привычкам смешения и разнузданности, которые бывают последствием его, - замечание, впрочем, весьма основательное. В конце концов, принятое Мальтусом решение не отличается отменной чистотой; оно есть лишь, как он сам говорит, "великое правило полезности" - речь идет о незаметном усвоении привычки удовлетворять свои страсти без вреда для других. Такими уступками было подготовлено ложе для неомальтузианства.
В итоге человек представляется Мальтусу очутившимся на распутье перед тремя дорогами, перед которыми стоит следующая надпись: дорога, прямо против него находящаяся, ведет к Нищете, направо - к Добродетели, налево - к Пороку. Он видит, что слепой инстинкт толкает человека на первый путь, и заклинает его не поддаваться и ускользнуть от него одним из двух боковых путей, предпочтительнее правым. Но он боится, что число тех людей, которые последуют его совету, тех, которые, по словам Евангелия, изберут верный путь спасения, очень незначительно. А с другой стороны, он не хочет в своей светлой душе допустить, что все остальные люди изберут путь порока; так что, в конце концов, он боится, что масса народа пойдет по естественной наклонной плоскости на край пропасти, и, таким образом, ни одно из предупредительных препятствий не вселяет в него уверенности насчет будущей судьбы человечества.
Aures habent et non andient![1]
Не было ни одного учения, более опозоренного, чем учение Мальтуса. Проклятия не переставали сыпаться градом на голову того, кого уже современник его, Годвин, называл "этим мрачным и ужасным гением, готовым погасить всякую надежду рода человеческого".
С точки зрения экономической говорили, что все его предвидения были опровергнуты фактами, с точки зрения моральной его учение насадило отвратительнейшую практику, и многие французы считают его ответственным за сокращение народонаселения в нашей стране. Что следует подумать об этой критике?
Конечно, история не оправдала опасений Мальтуса: с того времени она не указала ни одной страны, которая страдала бы от перенаселения. В одних странах, во Франции, например, народонаселение лишь очень слабо увеличилось, в других - оно увеличилось сильно, но не опередило роста богатства.
Если мы возьмем ту самую страну, где Мальтус искал данных для своих выкладок, - С.-А. Соединенные Штаты. Полвека доля богатства каждого жителя Соединенных Штатов более чем учетверилась, хотя и население за тот же период времени тоже почти учетверилось (с 23 поднялось до 92 миллионов). Великобритания (Англия и Шотландия) времени Мальтуса (1800-1805 гг.) насчитывала 10 миллионов жителей, а ныне у нее насчитывается 40 миллионов. Если бы он мог предугадать такую цифру, он пришел бы в ужас. Однако богатство и благосостояние Великобритании тоже, вероятно, учетверилось.
Можно ли поэтому сказать, как это часто повторяют, что законы Мальтуса были опровергнуты фактами? Нет, не законы были опровергнуты, - они остаются неприкосновенными, - а предсказания, основанные на них. Я не думаю, чтобы можно было оспаривать, что размножение всякого живого существа, включая и человека, происходит (это, по правде сказать, тавтология) путем умножения и что, предоставленное самому себе, не встречая никаких препятствий, оно перешло бы всякие границы; с другой стороны, я не думаю, что рост продуктов промышленности не был бы по необходимости ограничен многочисленными условиями, в которые поставлено всякое производство (помещения, сырье, капиталы, ручной труд и т.д.). Но если, тем не менее, рост народонаселения не опередил роста средств существования и даже, как показывают вышеприведенные цифры, остался далеко позади, то это случилось потому, что он был ограничен волей людей не только во Франции, где предупредительные меры были в полном ходу, но более или менее во всех странах, где действительная плодовитость остается далеко позади заложенной природой плодовитости. И это добровольное ограничение, которое так беспокоило Мальтуса, происходит самым естественным образом.
Опасения Мальтуса основываются на смешении понятий биологического порядка. Половой инстинкт не то, что инстинкт воспроизведения, и следует он совершенно другим стимулам. Только первому может быть приписано то свойство несокрушимой силы, которое Мальтус ошибочно приписывает второму. Первый есть инстинкт животного происхождения, он воспламеняется с силой самой бурной страсти и управляет одинаково всеми людьми. Источник второго - преимущественно общественного и религиозного характера: второй инстинкт облекается в различные формы, смотря по времени и месту.
У религиозных народов, которые следовали закону Моисея, Ману или Конфуция, рождение было средством спасения, истинной реализацией бессмертия. Для брамина, китайца или еврея не иметь сына - больше, чем несчастье, - это преступление против Бога. У народов греко-латинского происхождения рождение было священным долгом перед государством и отечеством. В аристократической касте гордость имени не должна погибнуть. У бедных и, может быть, существующих благотворительностью рабочих с рождением связаны ожидания, что, чем больше будет детей, тем больше будет заработка или средств вызвать общественное милосердие. Во вновь открытой стране рождение необходимо для умножения рук, чтобы расчищать землю, и людей, чтобы создавать новое население.
И, наоборот, перед инстинктом воспроизведения может подняться много сил, антагонистичных ему: эгоизм родителей, не желающих принимать на себя ответственности; эгоизм матерей, боящихся страданий и опасности, связанных с беременностью; любовь скаредного отца, который не хочет иметь младших детей, чтобы лучше наделить старшего; феминизм, ищущий независимости вне брака; преждевременная эмансипация детей, которая оставляет родителям лишь тяготы отцовства, не представляя для них самих ни выгоды, ни утешения; недостаточность помещения, тяжесть налогов и тысячи других.
Таким образом, стимулы к воспроизведению бесконечно варьируются, но именно потому, что они социального, а не физиологического происхождения, они не носят характера безусловности, перманентности, универсальности и очень хорошо могут быть подавлены противоположными им стимулами социального порядка;
это как раз и случается. И очень легко можно себе представить, что там, где религиозная вера иссякла бы, где умер бы патриотизм, где жизни семьи хватало бы лишь на одно поколение, где все земли находились бы в частной собственности, где фабричный труд был бы запрещен детям, где люди жили бы как номады, где всякое физическое страдание сделалось бы невыносимым, где брак благодаря разводу все более и более приближался бы к свободному союзу, словом, где все стимулы воспроизведения, которые я только что перечислил, перестали бы действовать, а все их антагонисты были бы в полной силе, - там воспроизведение совсем остановилось бы. Но хотя народы и не дошли до такого состояния, все-таки надо признать, что они приближаются к нему. Правда, в новой социальной среде могут возникнуть новые стимулы к воспроизведению, я знаю это, но они еще нам неизвестны.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14
