Внутренняя и внешняя политика алавитов в Сирийской Республики во второй половине ХХ – начале ХХI вв.
p align="left">Стремительное возвышение новых алавитских лидеров, превращавшихся в руководителей общенационального масштаба, не могло быть объяснено только активным использованием ими уз традиционной внутриобщинной солидарности. В конце концов, идентичные действия в том же направлении предпринимались и их коллегами по армейской службе и наряду с этим жесткими противниками - офицерами друзского происхождения, являвшимися в период после мартовского переворота 1963 г. равной по силам группировкой в рядах сирийского офицерского корпуса. Наиболее реалистичный ответ на вопрос о том, почему алавитская армейская группировка смогла все-таки добиться перевеса над своими друзскими соперниками, лежит, по-видимому, в сфере политической практики обоих сегментов военной элиты.Если алавиты безоговорочно выбирали ориентацию на формально общеарабскую, но внутренне ориентированную на Сирию ПАСВ, то друзы были склонны устанавливать контакты с пронасеровским Арабским социалистическим союзом - созданной в Египте партией, единственным легально действовавшим в эпоху существования сирийско-египетского «органического единства» в обоих районах ОАР политическим образованием. По крайней мере, бурное соперничество баасистов и насеристов в течение раннего этапа баасистского правления в Сирии (1963-1964 гг.) 12, за которым скрывались не межпартийные коллизии, а конфронтация между двумя группировками конфессиональных меньшинств в армейской среде, могут рассматриваться в качестве доказательства этого предположения. Победа алавитов в ходе этой конфронтации была достигнута ими не только благодаря умелой опоре на внутриобщинную традицию солидарности, но и большей слабости той партийной структуры, к которой апеллировали друзы. Более того, при всей идентичности программных принципов ПАСВ и Арабского социалистического союза, как и их политической практики, идеология Г.А. Насера оценивалась сирийским обществом в свете реалий существования ОАР как путь к подчинению Сирии внешней силе, как импортированная извне доктрина. Царившая в стране общественная атмосфера, активно эксплуатировавшаяся алавитскими офицерами, приводила к очевидной внутренней фрагментации друзской военной группировки, когда единственным средством выживания для некоторых ее членов становилось безоговорочное признание ими политического доминирования своих соперников.
Состав Регионального руководства ПАСВ в 1963-1966 и 1966-1970 гг. - тому достаточно убедительное подтверждение. Но не менее убедительна и политическая практика друзских офицеров, входивших в круг клиентелы своих алавитских коллег. Очередной военный переворот, приведший к власти в 1966 г. С. Джедида, стал триумфом алавитского триумвирата (С. Джедид, Иззат Джедид и Х. Асад), в том числе и потому, что вдохновители нового армейского выступления были поддержаны и друзскими офицерами - С. Хатумом и И. Убайдом.
Приход к власти С. Джедида означал, что политическая власть в Сирии перешла в руки алавитского офицерства. В контексте этого события данные о вероисповедном характере членов высшего руководства партии и государства-выходцев из военной среды приобретали дополнительные нюансы.
Становится очевидным, что военная группировка в рядах этого органа партийной (а по сути дела, партийно-государственной) власти играла роль его несущей конструкции (20 офицеров из 50 членов Регионального руководства в 1963-1966 гг. и 19 из 64 - в 1966-1970 гг.). И это было естественно для страны, где уже в 1964 г. власть перешла в руки офицерского корпуса, и таким образом возможность выхода вперед того или иного гражданского политического деятеля полностью зависела от степени его взаимодействия с представителями армии. Иными словами, при всем кажущемся значительным численном превосходстве гражданских политиков над военными в составе Регионального руководства они, вне сомнения, оставались не более, чем статистами в ходе развивавшегося в стране политического процесса. Сама возможность и необходимость включения гражданских членов ПАСВ в состав этого органа определялась военными, исходившими из прагматических потребностей обеспечения собственных интересов, а также поддержания и развития блоковых отношений с представителями иных общественных страт в ходе проводившегося руководством страны наступления на экономические позиции прежней правящей элиты. Для «необаасисткого» радикала С. Джедида эта линия поведения становилась первоочередной задачей. Продолжение, а во многом и усиление курса на расширение госсектора, переход к кооперированию крестьянства, стремление создать полностью послушные режиму отряды «народной милиции», профсоюзы, ассоциации различных групп интеллигенции, женские, молодежные и студенческие объединения - все это выдвигало новых активистов баасистского движения. В свою очередь, задачей высшей партийно-государственной структуры становилась институционализация новых отрядов сторонников ПАСВ. Традиционная для алавитского сообщества система «блоковых» патронажно-клиентельных связей не только трансформировалась в новых условиях власти, но и переносилась на все общество.
Параллельно алавиты усиливали собственное присутствие в рамках военной фракции Регионального руководства. Если в период 1963-1966 гг. оно составляло 30%, то в 1966-1970 гг. алавитское представительство в ее рядах достигло 42%. В течение того же времени присутствие друзов снизилось с 25% до нуля. Видимо, важнейшей причиной этого стало попытка организации в 1966 г. бывшим сторонником алавитов друзом С. Хатумом нового государственного переворота. Подавление его выступления стало предлогом для полного разрыва отношений с офицерами друзского происхождения. Вместе с тем увеличение исмаилитского присутствия с 10% до 16% означало лишь, что эта группа сирийского офицерства безоговорочно вступала в предлагавшиеся ей ее алавитскими коллегами «блоковые» отношения. Наряду с этим полное отсутствие христиан в рядах военной фракции Регионального командования могло означать лишь, что выходцы из этого конфессионального меньшинства более не играли сколько-нибудь значимой роли в рядах национального офицерского корпуса.
Вопрос об алавитском представительстве в Региональном руководстве ПАСВ имеет и еще один важный аспект. Если в период 1963-1966 гг. доля алавитов в нем не превышала 7 чел., и 6 из них были военными, то в течение 1966-1970 гг. число гражданских политиков алавитского происхождения возросло, достигнув 7 чел., а количество военных той же конфессиональной принадлежности выросло до 8. По сути дела, эти данные становятся свидетельством изменения соотношения сил в рядах самого нусайритского сообщества. Естественно предположить, что на этапе движения к обретению власти в условиях уже баасистской Сирии ведущими фигурами этого сообщества могли быть только выходцы из рядов офицерского корпуса. В дальнейшем же, после того, как властные функции в государстве стали их монополией, появилась реальная возможность изменения характера «блоковых» отношений в рамках самой алавитской общины. Клиенты новых, уже властвующих патронов получали доступ в высшие органы партийного руководства.
Не менее принципиальна и проблема суннитского представительства в Региональном руководстве ПАСВ. Не приходится говорить, что в целом оно оставалось высоким. Численность суннитов в этом органе составляла 27 чел. из 50 в 1963-1966 гг., и 33 чел. из 64 в 1966-1970 гг. Однако суннитские члены военной фракции не были многочисленны: 7 чел. в течение первого периода и 8 - второго, или 35% и 42,1% соответственно. Но даже эти цифры содержали в себе дополнительные оттенки. По подсчетам Н. ван Дама, в течение обоих временных периодов в военной фракции Регионального руководства было не более 6% офицеров-суннитов, выходцев из ведущих городских центров страны - Дамаска и Халеба15. Иными словами, подавляющее большинство суннитских офицеров представляло периферийные районы, на выходцев из которых была все так же перенесена система патронажно-клиентельных отношений. Впрочем, она была принята и частью офицеров как столицы, так и этого крупнейшего города севера Сирии. В условиях милитаризованного общества и полицейского государства иные способы выживания и сохранения уже достигнутой ступени на социальной лестнице были, разумеется, невозможны.
Менялись, вместе с тем, не только партийное руководство, но и государственные институты. В течение 1963-1976 гг. представительство суннитского большинства в составе кабинетов министров этого времени снизилось до 77% (ранее оно составляло не менее 83%). Представители же вероисповедных меньшинств последовательно увеличивали долю выходцев из своих рядов в высшем органе исполнительной власти (до 17%). В первую очередь это относилось к алавитам, присутствие которых в кабинетах министров этого времени достигло более 9% (ранее общая доля алавитов, друзов и исмаилитов составляла несколько более 5%). Среди членов правительств того же периода имело место снижение доли выходцев из Дамаска и Халеба, соответственно 21,8% и 7,9% (до 1963 г. доля выходцев из этих двух городов равнялась соответственно 43% и 20,3%). В свою очередь, если до 1963 г. доля выходцев из традиционно сельских районов Латакии и Хаурана в составе сирийских кабинетов министров достигала соответственно 6,6% и 0,7%, то в период 1963-1976 гг. она выросла до 21% и 10% соответственно 16.
Однако выстроенная «необаасистским» руководством партийно-государственная система клиентельно-патронажных отношений не обеспечивала внутренней стабильности режима. Ноябрьский госу-дарственный переворот, возглавленный министром обороны Х. Асадом, явился тому едва ли не самым существенным доказательством. По словам Г.И. Мирского, «решающую роль в этих событиях сыграла армия: партийное руководство к моменту кризиса состояло в основном из сторонников Джедида…, но воинские части … оказались на стороне Хафеза Асада» 17. Речь вновь шла о полной зависимости внутрисирийской политики от позиции тех, кто контролировал армейские подразделения.
