Плутарх - жизнь и творчество

значительные её области остаются беспорядочными и до настоящего времени и

что эта беспорядочная материя (будучи, очевидно, тоже вечной) и теперь и

всегда будет началом всякого беспорядка, всяких катастроф и в природе и в

обществе, то есть, попросту говоря, злой душой мира. В этом смысле Плутарх

толкует и всех главнейших старых философов - Гераклита, Парменида,

Демокрита, даже Платона и даже Аристотеля.

Плутарх и эллинизм.

За классикой VI-IV вв. до нашей эры последовала та переработка

классики, которая обычно именуется не периодом эллинства, а периодом

эллинизма. Сущность эллинизма заключается в субъективной реконструкции

классического идеала, в его логической сконструированности и эмоционально-

интимной пережитости и охваченности. Поскольку Плутарх действовал в эпоху

эллинизма, его мировоззрение и художественная практика построены не на

чистом платонизме, но на его субъективистской и имманентно-субъективной

интерпретации. Плутарх - субъективистски настроенный интерпретатор

платонизма в условиях сохранения космологического объективизма в целом.

Плутарх и начальный период эллинизма.

Плутарх жил не в век начального эллинизма (III-I вв. до нашей эры),а

непосредственно после него. И тем не менее печать этого начального

эллинизма решительным образом оказалась характерной для всего Плутарха.

Этот начальный период эллинизма не повлиял на Плутарха своими тремя

философскими школами - стоицизмом, эпикурейством и скептицизмом. Эти школы

возникли как защитное мероприятие для появившегося тогда индивидуализма и

субъективизма. Нужно было воспитать строгого и сурового субъекта и охранять

его внутренний покой перед нараставшей тогда громадой эллинистически-

римских империй. Плутарх оказался чуждым и сурового ригоризма стоиков, и

беззаботного наслажденчества эпикурейцев, и полного отказа от всякого

логического конструирования у скептиков.

Из всех аспектов нараставшего тогда субъективизма Плутарху оказалась

ближе всего малая, скромная и простая человеческая личность с её

повседневными привязанностями, с её любовью к семье и к родным местам и с

её мягким, сердечным патриотизмом.

Начальный период эллинизма с его тремя философскими школами -

стоицизмом, эпикурейством и скептицизмом - оказался для Плутарха слишком

суровой философской позицией. Как философ эллинизма, Плутарх, конечно, тоже

выдвигал на первый план человеческую личность и тоже хотел дать лично

продуманную и интимно пережитую картину объективной космологии. Но

указанные три основные школы начального эллинизма явно были для него

слишком суровы и требовательны, слишком абстрактны и бескомпромиссны. Выше

уже говорилось, что выступивший в те времена интимный человеческий субъект

был не так суров, как у стоиков, не так принципиален, как у эпикурейцев, и

не так безнадёжно анархичен, как у скептиков. Человеческий субъект проявил

себя здесь весьма своеобразно, начиная от своих повседневно-бытовых

установок и кончая разнообразными формами сентиментализма, романтизма и

любых психологических капризов. Было две таких тенденции раннего эллинизма,

которые не только имели положительное влияние на Плутарха, но часто даже

превышали собою прочие формы субъективной ориентации человека у Плутарха.

Первая такая тенденция у Плутарха - это бытовизм и вполне обывательская

личная ориентация. Этот бытовизм заполнял у Плутарха решительно все его

настроения и доходил до полной непринуждённости, до повседневной

ограниченности, до бессодержательного многословия и, прямо можно сказать,

до болтовни. Но от Менандра до Плутарха прошло всё-таки несколько столетий,

и чисто бытовые анализы во времена Плутарха уже устарели. Какой же был, в

таком случае, смысл десятки и сотни страниц отводить праздной болтовне на

темы повседневности и случайным анекдотам? А для Плутарха здесь крылся

очень большой смысл. На почве такого сплошного бытовизма выступала

психология маленького человека, выступала тенденция обезопасить себя от

грандиозных и слишком суровых проблем. Или, вернее сказать, суровые

проблемы здесь не снимались, но создавалась психологическая возможность

переживать их не очень болезненно и не очень трагически. Менандр - не

платоник, а живописатель быта. Но Плутарх - платоник , и вместе с

платонизмом вырисовывался для него длинный ряд глубоких, часто трагических

и часто невыносимых проблем. Он умудрялся выносить и переносить эти большие

проблемы, часто для него значительные и даже торжественные, но всегда

требовательные и ответственные. Бытовизм малого человека как раз и помогал

Плутарху сохранять спокойствие духа и не падать ниц перед неразрешимым и

невозможным. Вот почему даже в своих “Сравнительных жизнеописаниях” Плутарх

, изображая великих людей, не только не избегает никаких бытовых деталей,

но часто даже придает им глубокое значение.

Бытовизм начального периода эллинизма имел огромное значение и для

мировоззрения, и для писательской манеры Плутарха. Но в этом начальном

эллинизме была ещё одна, тоже новая и замечательная и тоже огромная по

своей силе, тенденция, воспринятая Плутархом глубоко, раз и навсегда. Эта

тенденция, или, лучше сказать, эта духовная стихия, была тем, что мы сейчас

должны назвать морализмом.

Это было безусловной новостью для греческой философии и литературы

потому, что все классические и уж тем более все доклассическое никогда не

знало никакой специальной моралистики. Дело в том, что вся классика живёт

героизмом, а героизму нельзя было научиться, героизм давался только самой

природой, то есть только богами. Все древние герои были либо прямыми, либо

косвенными потомками только самих же богов. Свершать героические подвиги

можно было, конечно, только после прохождения предварительной героической

подготовки. Но сделаться героем было нельзя. Можно было родиться героем и

усовершенствоваться в героизме. Но древнегреческий классический героизм -

это область не педагогическая, не воспитательная и потому не

моралистическая. Героизм в те времена был явлением природно-человеческим

или, что то же, божественным. Но вот классика кончилась, и затем в период

эллинизма, выступил уже самый обыкновенный человек, не потомок богов, не

герой по природе, а просто человек. Для своих повседневных дел такой

человек должен был специально воспитываться, специально обучаться и

тренироваться, всегда консультируясь у старших и опытнейших. И вот тут-то

как раз и зародилась та моралистика, которая была неизвестна классическому

герою. Чтобы стать приличным и достойным человеком, нужно было знать тысячи

личных, общественных и, вообще говоря, моральных правил.

Плутарх - моралист. И не просто моралист. Моралистика - это его

подлинная стихия, беззаветная тенденция всего его творчества, никогда не

угасающая любовь и какое-то педагогическое наслажденчество. Только бы

учить, только бы наставлять, только бы разъяснять трудные вопросы, только

бы поставить своего читателя на путь вечного самоанализа, вечного

самоисправления и неотступного самосовершенствования.

Короче говоря, от этого начального периода эллинизма к Плутарху

перешёл бытовизм и добродушный морализм. Другими словами, Плутарх был

благодушным платоником, для которого гораздо ближе оказались бытописательно-

моралистические формы вместо грандиозных и величественных форм

классического платонизма и с интерпретацией его в духе мягкосердечно и

искренне настроенного бытописателя и моралиста.

Наконец, кроме прямой критики трёх философских школ начального

эллинизма и кроме бытописательной моралистики малого человека, Плутарх

унаследовал от раннего эллинизма ещё и ту смелость прогрессировавшего

субъективизма, которая потребовала всерьёз учитывать зло в природе,

личности и обществе вопреки безраздельному космологическому оптимизму.

Именно скромный и обывательски настроенный Плутарх требовал признания не

только доброй, но и злой души мира. В этом смысле он осмеливался

критиковать даже и самого Платона. Итак, субъективистски настроенный

интерпретатор Платона, Плутарх употребил эту интерпретацию для защиты

малого и скромного человека, для постоянного бытовизма и морализма и для

признания за злом (а не только за одним добром) колоссальной космической

силы.

Плутарх и эллинское возрождение II в. нашей эры.

Плутарх, живший на рубеже I-II вв. нашей эры невольно оказался не

только под влиянием раннего эллинизма, но и под влиянием того более

позднего эллинизма, который в античной науке получил название века

эллинского возрождения. Необходимо отдавать себе строгий отчёт в том, что

такое это эллинское возрождение, в чём Плутарх с ним сходствует и в чём

резко различествует.

Если брать эллинское возрождение как принцип ,то это не могло быть

буквальной реставрацией несколько столетий назад отжившей классики. Это

было превращением классики не в буквальную, то есть не в буквально

жизненную, но только в эстетическую предметность, в самодовлеющее и вполне

изолированное созерцание давно минувшей красоты. Таким чистым эстетиком

Плутарх никогда не был, и такая изолированная самодовлеющая эстетическая

предметность всегда была ему глубоко чужда. Он не был способен на тонко-

чувственный импрессионизм Филостратов, на захлёбывание интересными

филологическими пустяками Атенея, сухое и методическое описательство

мифографов или беспардонную юмористику мифологических зарисовок у Лукиана.

Может быть, некоторым отдалённым результатом эллинского возрождения,

характерно именуемого ещё а как вторая софистика, было очень частое у

Плутарха многословие, доходившее у него иной раз до какой-то праздной

болтовни. Это была у него не просто болтливость, но опять таки защитная

мера для охраны прав обыденного человека на своё существование, на свои

пусть мелкие, но зато чисто человеческие потребности и настроения.

Подлинная значимость эллинского возрождения для Плутарха.

Эту подлинную значимость необходимо констатировать в том, каким методом

пользуется Плутарх в своей склонности к возрожденческой методологии. Именно

наглядно данная, созерцательно самодовлеющая и эстетически изолированная

предметность никогда не использовалась Плутархом буквально, никогда не была

для него “чистым” искусством, никогда не была искусством для искусства. В

этом эстетически-изолированном самодовлении , с виду вполне бескорыстном и

ни в чём жизненно не заинтересованном, Плутарх всегда почерпал силы именно

для жизни. Такое эстетическое самодовление всегда его оживляло, укрепляло,

освобождало от суеты и мелочей, всегда преобразующе действовало на психику,

на общество, облегчая борьбу, просветляя суету и осмысливая житейские

невзгоды и трагическую безвыходность. Вот почему бытовизм и морализм у

Плутарха всегда пересыпаны мифологическими и литературными примерами,

легендами, баснями и произвольно выдуманными ситуациями, анекдотами и

острыми словечками, на первый взгляд как будто нарушающими ровно текущее

изложение и как бы беспредметно уводящими в сторону. Вся эта мифология и

литература, все эти анекдоты и остроумные ситуации никогда и нигде не имели

для Плутарха самостоятельного значения, и в этом смысле они привлекались

вовсе не для целей изолированного самолюбования. Всё это внедрялось в

жизненную практику реально действующего человека, всё это разоблачало

низкую и бездарную природу порочных людских страстей, и всё это облегчало,

освежало, возвышало и умудряло самого обыкновенного маленького человека.

Таким образом, возрожденческо-эллинская теория искусства для искусства, не

отнимая у человека его прав на повседневность, сразу и одновременно

оказывалась и эстетически-самодавлеющей и возвышающей морально, укрепляющей

духовно. Платонизм в этом смысле претерпел у Плутарха ещё новое

преображение, и классическая космология, не теряя своей возвышенной

красоты, стала оправданием для бытового человека.

Антиномико-синтетический характер мировоззрения и

творчества Плутарха.

В результате нашего обследования обширного литературного наследия

Плутарха необходимо сказать, что в настоящее время для филолога является

подлинным грехопадением сводить творчество Плутарха к какому-нибудь одному

абстрактному принципу. Правда, его социально-историческая основа,

хронологически весьма точная, повелительно требует рассматривать его как

переход от начального эллинизма, именно - к эллинскому возрождению II в.

нашей эры. Но это уже слишком общий принцип. Ближайшее рассмотрение его

мировоззрительных и творческих результатов свидетельствует о том, что

Плутарх - это чрезвычайно осложнённый платоник, не смогший подняться до

платонического монизма, но зато использовавший его многочисленные

идеологические оттенки, часто противоречивые, и делавшие этот платонизм

неузнаваемым. В приблизительном перечислении вот в таком виде можно было бы

представить все эти противоречивые и в полном смысле слова антиномические

черты Плутарха с его синтетизмом, если не всегда философским, то всегда

ясным и простым, благодушным и добродушным, наивным и мудрым. Именно, у

Плутарха совмещались универсализм и индивидуализм, космологизм и бытовизм,

монументальность и повседневность, необходимость и свобода, героизм и

морализм, торжественность и бытовая проза, идеалогическое единство и

неимоверная пестрота изображений, самодовлеющая созерцательность и

практическая фактография, монизм и дуализм, стремление материи к

совершенству. Всё искусство историка античной литературы и философии в

отношении Плутарха в том и заключается, чтобы вскрыть и социально-

исторически обосновать именно этот антиномико-синтетический характер его

мировоззрения и творчества. Для такого искусства требуется привлечение

огромных материалов, и сейчас к этому можно только отдаленно приближаться.

Плутарх и конец эллинизма.

Плутарх находился под сильным влиянием эллинского возрождения , хотя

использовал он его для обоснования прав повседневного человека. Но от чего

Плутарх уж безусловно был далёк - это от грандиозного завершения всего

эллинизма в последние четыре века античности, когда зародилась, процветала

и приходила в упадок философская школа неоплатоников. Эти неоплатоники тоже

не могли признать в качестве окончательной теорию самодовлеющего

созерцания. Они доводили до конца это чисто поэтическое самодавление,

домысливая его до того логического конца, когда поэтический и чисто

умственный образ вместо метафоры становился живой действительностью, живой

вещью и самостоятельно действующей субстанцией. Но поэтический образ,

данный как самостоятельная материальная субстанция, есть уже миф; и

неоплатонизм III-IV вв. нашей эры как раз и стал именно диалектикой мифа. У

Плутарха отношение к мифам было положительное, но не в смысле признания в

них первичных субстанций самого бытия. Мифы для него, в конце концов, тоже

остались на ступени метафорического морализма, хотя, конечно, всё ещё

уходящими в космологические глубины.

Литература:

1. А.Лосев, “ Плутарх . Очерк жизни и творчества.”;

2. Плутарх. Cочинения.

Страницы: 1, 2