Царь Дмитрий
Димитрий посылал денежную помощь и ласковую грамоту русскому львовскому
братству, которого задачею было охранять в польско-русских областях русскую
веру от покушений папизма. Ясно было, что
Димитрий не думал исполнять тех обещаний иезуитам, которые он поневоле
давал, будучи в Польше. Так же мало расположен был он исполнять свои
вынужденные обещания отдавать Польше Смоленск и Северскую область. Приехал
к нему посол от Сигизмунда Корвин-Гонсевский. Димитрий
напрямик объявил ему, что отдача русских земель решительно невозможна, но
обещал, что вместо этих земель он по дружбе в случае нужды готов помочь
Сигизмунду денежною суммою. И это обещание давалось, вероятно, только
потому, что невеста царя находилась пока в Польше и он не хотел
раздражать Сигизмунда. Объявляя, что он предоставляет всем иноверцам
одинаковую свободу совести в своем государстве, Димитрий отказал польскому
королю в требовании заводить костелы и вводить римско-католическое
духовенство, особенно иезуитов, во вред православной вере. Увидевши, что
Сигизмунд хочет обращаться с ним как с вассалом, он принял гордый тон и
требовал, чтобы его называли цезарем; ни за что
не хотел он, в угоду Сигизмунду, удалить Густава, сына Эрика, короля
шведского.
С деятельностью Димитрий соединял любовь к веселой жизни и забавам. Ему
не по душе был старый дворец царей с его мрачными воспоминаниями. Он
приказал построить для себя и для будущей жены два дворца деревянные. Его
собственный дворец был невелик, хотя высок, и заключал
всего четыре комнаты с огромными сенями, уставленными шкафами с серебряною
посудою; комнаты были обиты персидскими тканями, окна занавешаны
золототкаными занавесами, изразцовые печки с серебряными решетками, потолки
кидались в глаза превосходной резною работою, а пол
был устлан богатыми восточными коврами. Близ этого дворца Димитрий приказал
поставить медное изваяние Цербера, устроенное так, что челюсти его,
раздвигаясь и закрываясь, издавали звук. За обедом у Димитрия была музыка,
чего не делалось при прежних царях. Он не преследовал народных забав, как
это бывало прежде; веселые «скоморохи» с волынками,
домрами и накрами свободно тешили народ и представляли свои «действа»; не
преследовались ни карты, ни шахматы, ни пляска, ни песни. Димитрий говорил,
что желает, чтобы все кругом его веселилось. Свобода торговли и обращения в
какие-нибудь полгода произвела то, что в Москве все
подешевело и небогатым людям стали доступны такие предметы житейских
удобств, какими прежде пользовались только богатые люди и бояре. Но
современники рассказывают, что благодушный царь был слишком падок до женщин
и дозволял себе в этом отношении грязные и отвратительные удовольствия. В
особенности бросает на него тень его отношение к не-
счастной Ксении: и русские, и иноземные источники говорят об этом, и сам
будущий тесть Димитрия Мнишек писал к нему, что носятся слухи, будто
Димитрий держит близко себя дочь Бориса. В заключение несчастную девушку
отвезли во Владимир и постригли в монахини под именем Ольги .
Исполняя обещание вступить в брак с Мариною, Димитрий отправил в Краков
послом дьяка Афанасия Власьева, который, представляя лицо своего государя,
12 ноября совершил за него акт обручения в присутствии Сигизмунда.
Последний внутренне не совсем был доволен этим, так как, по всему видно,
король надеялся отдать за царя свою сестру.
Между тем в Москве враги уже вели подкоп под своего царя. Во главе их был
прощенный им Василий Шуйский. Беда научила его: теперь он повел заговор
осторожно. Шуйский понял, что нельзя уже произвести переворота одними
уверениями, что царь не настоящий Димитрий. На это всегда был готовый
ответ: «Как же не настоящий, когда родная мать
признала его!» Шуйский возбуждал ропот тем, что царь любит иноземцев, ест,
пьет с ними, не наблюдает постов, ходит в иноземном платье, завел музыку,
хочет от монастырей отобрать достояние, тратит без толку казну, затевает
войну с турками, раздражает шведов в угоду Сигизмунду и намерен
жениться на поганой польке. К Шуйскому пристали: князь Василий Васильевич
Голицын, князь Куракин, Михаиле Татищев и кое-кто из духовных сановников —
особенно ненавидели царя казанский митрополит Гермоген и епископ
коломенский Иосиф, строгие противники всякого общения
с иноверцами. Сообщники Шуйского распространили неудовольствие между
стрельцами, и в январе 1606 года составился умысел убить царя: убийцею
вызвался быть тот самый Шеферединов, который вместе с Молчановым извел
Федора Борисовича с матерью. 8 января они проникли было во
дворец, но сделался шум... Шеферединов бежал и пропал без вести. Семерых
схватили, и они повинились. Тогда Димитрий созвал всех стрельцов к крыльцу
и сказал: «Мне очень жаль вас, вы грубы, и нет в вас любви. Зачем вы
заводите смуты? Бедная наша земля и так страдает. Что же, вы хотите ее
довести до конечного разорения? За что вы ищете меня погубить?
В чем вы можете меня обвинить? Спрашиваю я вас. Вы говорите: я не истинный
Димитрий! Обличите меня, и вы тогда вольны лишить меня жизни) Моя мать и
бояре в том свидетели. Я жизнь свою ставил в опасность не ради своего
возвышения, а затем, чтобы избавить народ, упавший в крайнюю нищету и
неволю под гнетом гнусных изменников. Меня прозвал
к этому Божий перст. Могучая рука помогла мне овладеть тем, что принадлежит
мне по праву. Говорите прямо, говорите свободно: за что вы меня не любите?»
Толпа залилась слезами, упала на колени и говорила: «Царь-государь,
смилуйся, мы ничего не знаем. Покажи нам тех, что нас оговаривают».
Тогда Басманов по царскому приказанию вывел семерых сознавшихся, и
Димитрий сказал: «Вот, они повинились и говорят, что все вы на меня зло
мыслите».
С этими словами он ушел во дворец, а стрельцы разорвали в клочки
преступников.
С тех пор страшно было заикнуться против царя. Народ любил Димитрия и
строже всякой верховной власти готов был наказывать его врагов; в
особенности донские казаки, бывшие тогда в Москве, свирепо наказывали за
оскорбление царского имени. «Тогда,— говорит современник,— назови кто-
нибудь царя ненастоящим, тот и пропал: будь он монах или мирянин—сейчас
убьют или утопят». Сам царь никого не казнил, никого не преследовал, а суд
народный и без него уничтожал его врагов. Но к его несчастию, погибали
менее опасные, а те враги, от которых все исходило, находились близ него и
пользовались его расположением. Услыхавши, что Сигизмунд не любит Димитрия,
бояре поручили гонцу Безобразову передать втайне польским панам, что они
недовольны своим царем, думают его свергнуть и желают, чтобы в Московском
государстве государем был сын Сигизмунда королевич Владислав. Тогда же
через какого-то шведа было сообщено польским панам, будто мать Димитрия
велела передать королю, что на
московском престоле царствует не сын ее, а обманщик. Сигизмунд, узнавши об
этом, приказал дать ответ, что он не загораживает московским боярам дороги
и они могут промышлять о себе; что же касается до королевича Владислава, то
король не такой человек, чтобы увлекаться честолюбием. Но
в то время, когда Сигизмунд коварно одобрял козни бояр, надеясь извлечь из
них для себя выгоду, в самой Польше люди, недовольные поступками
Сигизмунда, имели намерение низвергнуть его с престола и посадить на нем
Димитрия. В числе их был один из родственников Мнишка, Станислав
Стадницкий. Говорят, он сносился об этом с Димитрием. Кроме него
канцлер Лев Сапега в собрании сенаторов указывал на кого-то из Краковской
академии, который писал к московскому государю, что Сигизмундом недовольны
и поляки желают возложить на Димитрия корону. «Если,— говорил Лев Сапега,—
такие послания будут перелетать из Польского
королевства в Москву, то нам нечего ждать хорошего...»
Царь всю зиму ждал своей невесты, а Мнишек медлил и беспрестанно
требовал с нареченного зятя денег. Уже Димитрий передал ему 300 000 злотых,
подарил его сыну 50 000 злотых. Мнишек все еще водил царя. и царь переслал
ему еще около 19 000 рублей. Этого мало: Мнишек без церемонии забирал у
московских купцов товары, занимал у них деньги, и все на счет царя. Когда
Мнишек написал, что он приедет только спустя несколько дней после Пасхи,
Димитрий потерял терпение и написал ему, что если он так опоздает, то не
застанет его в Москве, потому что царь намерен тотчас после Пасхи выступить
в поход. Это заставило Мнишка поторопиться.
В ожидании прибытия невесты царь стягивал войско, назначая сбор под
Ельцом, чтобы тотчас после свадьбы ударить на Крым. Он постоянно приглашал
к себе иноземцев и составил около себя стражу из французов и немцев.
Приближенные русские все более и более оскорблялись предпочтением,
