Трагическая роль русского народа в произведении А.С. Пушкина Борис Годунов, в опере М.П. Мусоргского Борис Годунов и картине В.И. Сурикова Боярыня Морозова
массовой сцены. В ней он впервые применил хоровой речитатив, исполняемый
отдельными персонажами или группами действующих лиц, выделенных из народной
массы. Реалистичность хоровых сцен «Бориса Годунова» достигает той грани,
что пролегает между живой действительностью и художественным творчеством.
Яркую самобытность музыки, характеризующей в опере быт народа, придают
фольклорные истоки. Композитор свободно ориентируется в разных народно-
песенных жанрах.
Жизненная достоверность «народа - личности» достигается в опере
дифференциацией людской массы, конкретизацией персонажей, представляющих
разнообразные социальные слои охваченной Смутным временем Руси. Мусоргский
точно воспроизводит интонации крестьянского народного говора. Герои
Мусоргского, включенные в водоворот драматических исторических событий,
живут на сцене полнокровной жизнью, меняются, преображаются.
Особое место среди персонажей из народа занимает Юродивый. Он впервые
появляется в сцене у собора Василия Блаженного. Юродство на Руси – явление
привычное, повсеместно распространенное. Среди нищих-юродивых встречались
больные и безумные люди, живущие подаяниями. В народе они считались
«божьими людьми» и признавались за праведников, которым ведомо прошлое и
настоящее. Именно таким убогим, но чистым душою человеком, показан Юродивый
в опере. Открыто высказывая народное мнение о преступлении Бориса, он
нравственно возвышается над царской властью.
Причитания блаженного построены на одной нисходящей интонации. Юродивый
только плачет, стонет, но не кричит. Почему не кричит этот необыкновенный,
прозорливый человек? Потому, что знает наверняка – просить бесполезно.
Юродивый по копеечке плачет, а народ?
Короткий, но потрясающий диалог царя и Юродивого начинается с обращения
блаженного к царю: «Борис! – мгновенная пауза, чтобы только в глаза царю
заглянуть, - а, Борис!».
Лейтмотив царя – Борис не подал голос, и музыка, всего лишь 2 такта,
поставили героев рядом. И опять прозвучит лейтмотив Бориса уже после
обвинения Юродивого, чтобы, наконец, был услышан голос - голос царя, не
карающего, а так же, как голос народа, просящего, молящего: «Молись за
меня, блаженный».
На что отвечает ему Юродивый: «Нельзя, нельзя, Борис! Нельзя молиться
за царя Ирода! Богородица не велит».
Разве это не драма для Божьего человека – Юродивого, который
отказывается помолиться за помазанника Божьего, ведь не из-за упрямства или
гордости, а из-за величайшего запрета: «Богородица не велит». Юродивый –
человек-символ, человек-совесть. Он оплакивает Русь и предрекает темень
темную и горе – их принесет с собой новый царь. Юродивый от имени народа
вещает судьбу, прозревает будущее. Словам Юродивого «Горе, горе Руси» как
бы вторит Щелканов: «Печаль на Руси, печаль безысходная!»
Рассматривая образ Юродивого в опере «Борис Годунов» вспоминается образ
Юродивого в картине В.И. Сурикова «Боярыня Морозова». В.И.Суриков изобразил
Юродивого на переднем плане картины, сидящим прямо на снегу в лохмотьях с
огромным крестом с толстой цепью на шее, разутым. Видя в Морозовой
защитницу правого дела, он как эхо повторяет ее жест. Его глаза «горят»
светом веры, провожая взглядом сани с боярыней. В.И.Суриков рисует всю
фигуру Юродивого в светлых тонах, он как будто светится внутренним светом
веры. В рыхлом снегу скрюченные от холода пальцы ног, пар от дыхания.
Каким же рисует Суриков Московский люд XVII века? Во всей пестроте
одежд, состояний, возрастов заполняет картину. Известны слова Сурикова, что
он не мылит действия отдельных исторических лиц без народа, без толпы.
Народная драма с отчаянием, верой, надеждой разворачивается на большом
полотне. Сколько разнообразных оттенков отношений и чувств к опальной
боярыне передает художник.
Замысел картины В.И.Суриков вынашивал долгое время, когда заканчивал
еще свою первую картину, сделавшую его знаменитым, «Утро стрелецкой казни».
Потом были другие картины, большая поездка в Европу. А этот замысел должен
был отстояться в мыслях и воображении. Поездка в Европу принесла тоже много
пользы. Он писал друзьям, что это вторая Академия, благодаря этой поездке,
где он многому научился, у него появился новый подход к колориту.
Удивительное соединение этих впечатлений, а также воспоминания о родной
природе Сибири, где он родился, опыта, приобретенного в прежних работах –
все воплотилось в самом совершенном его создании – картине «Боярыня
Морозова».
История создания этой картины наиболее богата материалами, которые
рассказывают о таинствах художнической работы Василия Сурикова. Сохранились
почти все этапы ее композиционных поисков, зафиксированные в различных
эскизах – от самых первых набросков до акварелей, подчас покрытых сеткой
графления.
Наиболее ранний из эскизов к «Боярыне Морозовой» относится к 1881 году.
Замысел картины еще окончательно не созрел, однако В.Суриков уже
представлял всю сцену довольно конкретно. Момент, избранный им для картины,
не менялся: толпа народа и сани с неистовой боярыней во время ее проезда по
Московским улицам – «позор следования боярыни Федосьи Прокопьевны Морозовой
для допроса в Кремль за приверженность к расколу в царствование Алексея
Михайловича» - так говорится в Каталоге Третьяковской галереи.
Что знал В.Суриков в те годы о боярыне Морозовой? Общую канву ее
печальной истории, которую слышал еще в детстве в Сибири? То, что было
написано о ней в романе Д.Л.Мордовцева «Великий раскол»? Возможно, что
читал статью Н.С.Тихонравова в «Русском вестнике» за 1865 год и книгу
И.Е.Забелина «Домашний быт русских цариц». Но ни в одной из этих книг, ни в
одной из статей и слова не было о толпе народа, провожавшего боярыню
Морозову, о ее черном полумонашеском-полуарестантском одеянии, о черной
доске у нее на груди.
Семнадцатилетняя Федосья Соковнина, дочь одного из приближенных царя,
была выдана замуж за пожилого боярина Г. И. Морозова. Начитанная,
своевольная, энергичная, она еще при муже открыто исполняла старые
церковные обряды, отличаясь непримиримостью к новой «казенной» церкви.
Эта церковь была узаконена в 1654 году, когда собравшийся в Москве
церковный собор принял реформу обрядности, подготовленную патриархом
Никоном. Конечно, смысл проводимых реформ был значительно глубже, чем
просто новые правила начертания имени Иисуса Христа или предписание
креститься тремя перстами вместо двух.
Новые обряды вызвали протест среди значительной части духовенства,
прежде всего низшего духовенства, которое увидело в них иноземное влияние,
угрозу чистоте истинной православной веры. Вскоре чисто церковные распри
приобрели довольно большое влияние в народе. В одном из документов тех лет
говорится: «Огонь ярости на начальников, на обиды, налоги, притеснение и
неправосудие больше и больше умножался, и гнев и свирепство воспалялись».
Самая боярыня Ф.П. Морозова тесно связала свою судьбу ревнителями
старой веры, поддерживала неистового протопопе Аввакума — главного врага
никониан, а по возвращении последнего из ссылки в 1662 году поселила его у
себя. К этому времени она овдовела и осталась единственной
распорядительницей огромных богатств мужа. Ее дом все больше стал походить
на прибежище для старообрядцев, фактически же он стал своего рода
раскольничьим монастырем.
Сама Федосья Прокопьевна в 1668 году тайно приняла монашеский постриг
и все яростнее проповедовала старую веру.
Вскоре последовали события, которые и стали прологом к эпизоду,
избранному В. Суриковым сюжетом для своей картины.
Осенью 1671 года гнев Тишайшего царя Алексея обрушился на непокорную
боярыню. Вначале ее, правда, пробовали «усовестить», но на все уговоры
подчиниться царской воле и принять новые церковные уставы она отвечала
отказом. Вдобавок оказалось, что она и сестру свою, княгиню Урусову, тоже
склонила к старой вере.
Их заковали в «железа конские» и посадили под караул. Через два дня,
сняв с женщин оковы, их повезли на допрос в Чудов монастырь. Но митрополит
Павел ничего не смог добиться ни от Ф.П. Морозовой, ни от сестры ее. Они
наотрез отказались причаститься по новым служебникам, твердо стояли на
двуперстии и объявили, что признают только старопечатные книги.
Не один раз возили женщин на допрос, а когда их подвергли пытке, Ф.П.
Морозова на дыбе кричала: «Вот что для меня велико и поистине дивно: если
сподоблюсь сожжения огнем в срубе на Болоте, это мне преславно, ибо этой
чести никогда еще не испытала».
Но их не казнили. Царь Алексей Михайлович побоялся слишком громкой
огласки и решил избавиться от непокорных женщин без шума. По его повелению
