Мой любимый художник Михаил Александрович Врубель
Всезнание и бессилие - адский искус, эта тема становится любимой мелодией
лиры Врубеля.
Сражение мглы и сияния, зла и добра отражено в маленьком алом блике зрачка
Демона. В этой точке собран весь ужас незнания, томление без надежды,
глубоко запрятанный страх перед неведомым.
Художник пытается заглянуть за грань земного бытия. Симфоничность масштаба
этой глубоко жизненней драмы чарует гармоничностью пропорций, ракурсов,
колорита, виртуозным мастерством живописца.
Можно только поражаться, как люди, понимающие и любящие искусство, не
услышали в работе странного и для многих непонятного живописца голос
предтечи, вещавший новое, доселе невиданное развитие русского искусства.
Ведь в этом полотне при всей его своеобычности, как ни в одном другом
произведении современников Врубеля, отчетливо проступает великолепное
владение всеми традициями мировой культуры. В колорите холста слышны звуки
мелодий несравненных венецианцев, а в лепке формы угадываются ритмы самого
великого флорентийца Микеланджело. В 1902 году Врубель создает самое
трагическое свое произведение "Демон поверженный". Как изменился герой
картины 1890 года! Всего двенадцать лет отделяют того цветущего, полного
сил юношу от этого смятенного, истерзанного облика.
Лишь в глазах Демона сохранилась с тех лет та же тоска, сила прозрения. Но
страшнее сведены брови. Глубокие морщины прорезали лоб.
С невероятной высоты упал Демон. Бессильно распластаны крылья. В безумной
тоске заломлены руки. И если в раннем холсте мы ощущаем хаос рождения, в
котором живет надежда, то в поверженном Демоне царит крушение. Никакое
богатство красок, никакие узоры орнаментов не скрывают трагедии сломленной
личности, его изломанная фигура, сорвавшаяся с заоблачных высот, уже зримо
агонизирует, заражая весь мир вокруг себя фосфоресцирующей красотой
последнего заката.
Напрасно трактовать врубелевского Демона как духа зла, свергнутого с небес
всемогущим богом.
Думается, оба Демона - и 1890, и 1902 годов - глубоко автобиографичны.
Мастер, как никто, знавший объем своего дарования, свою творческую силу, не
исполнил до конца грандиозных замыслов, которыми была полна его душа.
И если в "Демоне сидящем" тридцатитрехлетний художник, испытавший
непомерное разочарование в осуществлении многих надежд, еще полон сил, то
сорокашестилетний Врубель мужественно и невероятно ясно ощутил грядущий
финал своей бесконечно тяжелой и полной разочарований судьбы. В 1901 г. у
Врубеля началась тяжелая душевная болезнь, а в 1906 г. он ослеп. Все силы
художника напряжены в этом полотне до предела. Он десятки раз переписывает
огромный холст.
Современники вспоминают, что уже на выставке "Мира искусства", где было
экспонировано полотно, Врубель каждое утро над ним работал.
В 1891 г.он возглавил художественную гончарную мастерскую в имении С. И.
Мамонтова в Абрамцево.
Здесь мастер пишет лучшие свои картины, занимается майоликой (скульптуры
"Египтянка", "Купава", "Мизгирь", "Волхова", 1899-1900, Третьяковская
галерея и музей в Абрамцеве) и занимается декоративным дизайном
(керамические печи, вазы, скамьи музей в Абрамцеве).
Дважды (1891-92, 1894) бывал за границей, посетил Рим, Милан, Париж, Афины.
Возвратившись в Москву, принялся за новый тип работ - декоративное панно.
Тяга художника к монументальному искусству, выходящему за рамки станковой
картины, с годами усиливается; мощным выплеском этой тяги явились
гигантские панно "Микула Селянинович" и "Принцесса Греза" (1896),
заказанные в 1896 г. им для специального павильона Нижегородской
всероссийской выставки.. (второе панно ныне хранится в Третьяковской
галерее). Тонкое декоративное чутье Врубеля проявилось также в его
сценографических работах для частной оперы С. И. Мамонтова (участие в
оформлении "Рогнеды" А. Н. Серова (1896), а также "Садко" (1897) и "Сказки
о царе Салтане" (1900) Н. А. Римского-Корсакова, композитора, особенно
близкого ему по духу). Трудный, но все же успех этих произведений положил
начало громкому звучанию имени живописца. Это придало ему уверенности. Он
создает сюиту панно на тему "Фауста". Летят в свинцовых сумерках, оседлав
волшебных скакунов, доктор Фауст и Мефистофель. Вьются гривы могучих коней,
развеваются от дьявольского полета плащи. Задумчив взор Фауста,
устремленный в неясные просверки будущего. Тяжесть страшной клятвы лишает
его прелести ощущения полета. Свобода - лишь призрак.
Мефистофель зрит смятенность жертвы. Его сверкающий взор проникает в самое
сердце Фауста.
Глубокий философский смысл заключен в этом панно художником. "Какова
стоимость заложенной души человеческой? Надо ли даже за любую цену, во имя
самых сладких благ продавать себя, свой бессмертный дар?"
С какой горечью написал А. Бенуа строки о Врубеле, дающие возможность
понять правду о его связях с просвещенными миллионерами, сделавшими для
художника немало добра.
Вчитайтесь:"Он предлагал себя, свои богатства. Он готов был подарить нас
храмами и дворцами, песнями и кумирами. Он ничего не просил за это; он
молил только, чтобы ему давали выявляться, чтобы освобождали его от
тяжелого бремени наполнявшего его существо вдохновения. Но мир не принимал
его, чуждался и даже презирал. Зачем блеск, игра, краски, веселье, когда и
так живется в тусклости, в делах, во мраке и суете. И не верил никто
Врубелю. Изредка кто-нибудь из чудачества купит у него картину или закажет
ему стенопись, но сейчас же связи обрывались, филистеры погружались в отдых
от сделанного усилия стать чудаками, а художник снова оказывался без дела и
применения. .."Они, эти богачи, бывали порою и прогрессивными людьми, но
все же оставались купцами.
Врубель хотел отдать свой шедевр "Царевна-Лебедь" Морозову за пятьсот
рублей, но могущественный покупатель выторговал его у художника за триста.
Автор простодушно согласился.
Знаменитый "Пан" был куплен всего за двести рублей - цена ужина в столичном
ресторане, а немного позже некий предприимчивый владелец предложил его
Третьяковской галерее за пять тысяч!
Особняком в этом сложном мире нуворишей и дельцов стоял Савва Мамонтов,
который первым приютил Врубеля, пригласил работать в свою студию.
Все эти отступления в мир реалий, в которых жил и творил Михаил
Александрович Врубель, помогают нам объемнее и точнее осмыслить судьбу это
удивительного художника, понять всю глубину его самых прекрасных
произведений.
"Царевна-Лебедь". Глубокий смысл заложен всего в двух словах. Очарование
родной природы, гордая и нежная душевность сказочной девушки-птицы.
Тайные чары все же покоренного злого колдовства.
Верность и твердость истинной любви. Могущество и вечная сила добра.
Все эти черты соединены в чудесный образ, дивный своей немеркнущей
свежестью и той особенной величавой красотою, свойственной народным сказам.
Каким надо было обладать даром, чтобы воплотить этот чистый и целомудренный
облик в картину!
Рассказать языком живописи о сновидении, о невероятном. Это мог сделать
только великий художник, постигший прелесть Руси.
"Крылья - это родная почва и жизнь", - писал Михаил Врубель, а в другом
обращении к близкому товарищу он восклицал:
"Сколько у нас красоты на Руси... И знаешь, что стоит во главе этой красоты
- форма, которая создана природой вовек. А без справок с кодексом
международной эстетики, но бесконечно дорога потому, что она носительница
души, которая тебе одному откроется и расскажет тебе твою?"
Так осознать глубину самого сокровенного в искусстве дано очень немногим, и
Врубель потому-то и смог написать шедевр нашей школы, ибо любил Отчизну,
народ, красоту.
"Царевна-Лебедь". В самую глубину твоей души заглядывают широко открытые
чарующие очи царевны. Она словно все видит.
Поэтому, может быть, так печально и чуть-чуть удивленно приподняты собольи
брови, сомкнуты губы. Кажется, она готова что-то сказать, но молчит.
Мерцают бирюзовые, голубые, изумрудные самоцветные камни узорчатого венца-
кокошника, и мнится, что это трепетное сияние сливается с отблеском зари на
гребнях морских волн и своим призрачным светом словно окутывает тонкие
черты бледного лица, заставляет оживать шелестящие складки полувоздушной
белой фаты, придерживаемой от дуновения ветра девичьей рукой.
Перламутровый, жемчужный свет излучают огромные белоснежные, но теплые
крылья. За спиной Царевны-Лебедь волнуется море. Мы почти слышим мерный шум
прибоя о скалы чудо-острова, сияющего багровыми, алыми приветливыми
волшебными огнями.
Далеко-далеко, у самого края моря, где оно встречается с небом, лучи солнца
пробили сизые тучи и зажгли розовую кромку вечерней зари...
Вот это колдовское мерцание жемчугов и драгоценных камней, трепета зари и
бликов пламени огней острова и создает ту сказочную атмосферу, которой
пронизана картина, дает возможность почувствовать гармонию высокой поэзии,
звучащей в народной легенде. Невероятная благость разлита в холсте.
Может, порою только легкий шорох крыльев да плеск волн нарушают безмолвие.
Но сколько скрытой песенности в этом молчании. В картине нет действия,
жеста. Царит покой.
Все как будто заколдовано. Но вы слышите, слышите живое биение сердца
