Искусство Сандро Ботичелли
взирает с портрета неизвестный молодой человек, горделиво прижимающий к
груди медаль с профилем Козимо Медичи (“Портрет неизвестного с медалью”).
Интересно, что в этом портрете дан новый тип композиции. Раньше
итальянские живописцы передавали портретируемого человека погрудно, строго
в профиль, на нейтральном фоне, что сильно ограничивало возможности
эмоционального и психологического раскрытия образа. По примеру
нидерландских живописцев, Боттичелли изображает свою модель не в профиль, а
почти в фас, со взглядом устремленным прямо на зрителя, с широким воздушным
пейзажем на заднем плане; он тонко использует жест рук для обогащения
портретной характеристики. Позднее его портреты бывали острее и глубже, но
никогда в них не было такой кристальной ясности и цельности образа как в
этом раннем портрете, чуть подернутом дымкой задумчивой мечтательности
Судя по медали, неизвестный, изображенный на портрете, имел какое-то
отношение к семье Медичи, с членами которой в эти годы у Боттичелли
завязываются дружественные отношения. И их портреты, а заодно и свой
автопортрет, художник, по обычаю того времена, представил в картине
“Поклонение волхвов”.
Боттичелли любил этот сюжет и обращался к нему неоднократно.
Евангельская легенда о подношении даров новорожденному Христу тремя
волхвами не только использовалась им как повод для того, чтобы показать
праздничное зрелище богато разодетой толпы; в этой традиционной теме
Боттичелли открыл новую сторону — возможность рассказать о мире
человеческих переживаний. Его картина строится так, что в группировках,
движениях и жестах фигур, столпившихся вокруг Марии с младенцем, зримо
передаются самые различные оттенки живого чувства — от спокойного, почти
холодного любопытства до бурного волнения горячей любви.
К концу 70-х годов образы Боттичелли, сохраняя еще крепкую
реалистическую основу, приобретают утонченную одухотворенность и
взволнованную поэтичность, которые решительно выделяют его среди всех
флорентийских живописцев. И уже тогда его поэтический идеал, так полно
выраженный в “Весне”, получает свою трагическую двойственность.
“Весна” Боттичелли — одно из первых в европейской живописи произведений
чисто светского содержания, картина, в которой гуманистическая культура
Возрождения с ее увлечением античностью впервые нашла такое
непосредственное, хотя и очень своеобразное отражение.
Подобно плоскостному декоративному узору на ковре, располагаются фигуры
на картине Боттичелли. Тонкими светлыми силуэтами отчетливо рисуются они на
темном фоне густой листвы и зеленой лужайки, пестреющей цветами. В центре
ее—Венера; она одета и больше похожа на флорентийскую горожанку, чем на
античную богиню. По одну сторону от нее—Весна, вся украшенная цветами, она
словно не замечает нимфы Флоры, которая прижимается к ней, спасаясь от
объятий холодного Зефира; по другую сторону—три грации, застывшие в
хороводе танца; повернувшись к ним спиной стоит полуобнаженный Меркурий;
вверху летает Амур, с завязанными глазами, но готовый пустить стрелу в одну
из граций.
Что означают все эти, не замечающие друг друга фигуры, что связывает их
между собой?
Существует много различных объяснений сюжета “Весны”. Однако самые
скрупулезные расшифровки смыслового значения отдельных фигур и деталей
(даже если признать их вполне правильными) еще не дают нам истинного
понимания идейного замысла картины и очень мало дают для понимания ее
художественной ценности. “Весна” — не просто иллюстрация одного или
нескольких классических текстов, прокомментированных в духе флорентийского
неоплатонизм. Это — произведение, где литературная программа и возникшие в
связи с ней личные ассоциации и переживания художника вылились в зрительный
образ, в котором отдельные части объединены в целостную композицию не
столько единым сюжетом, сколько единым поэтическим чувством, единым
ритмическим движением. В прихотливом сплетении и игре линий, в их плавном
течении и в выразительных контрапостах рождается, подобно музыкальной
мелодии, главная тема — праздник весны и любви. Но в этой беззвучной музыке
линий ясно слышатся меланхолические интонации, а в этом празднике есть
нечто призрачное.
Боттичелли обращается к извечным мотивам народной сказки, к образам,
созданным народной фантазией и поэтому общезначимым. Разве может вызвать
сомнение образный смысл высокой женской фигуры в белом платье, затканном
цветами, с венком на золотых волосах, с гирляндой цветов на шее, с
цветами в руках и с лицом юной девушки, почти подростка, чуть смущенным,
робко улыбающимся? У всех народов, на всех языках этот образ всегда служил
образом весны; в народных празднествах на Руси, посвященных встрече весны,
когда молодые девушки выходили в поле “завивать венки”, он столь же
уместен, как и в картине Боттичелли.
И сколько бы не спорили ученые о том, кого изображает полуобнаженная
женская фигура в прозрачной одежде, с длинными разметавшимися волосами и
веткой зелени в зубах - Флору, Весну и Зефира, - образный смысл ее
совершенно ясен: у древних греков она называлась дриадой или нимфой, в
народных сказках Европы - лесной феей, в русских сказках - русалкой. И
конечно, с какими-то темными злыми силами природы ассоциируется летящая
фигура справа, от взмаха крыльев которой стонут и клонятся деревья. А эти
высокие, стройные деревья, вечно зеленые и вечно цветущие, увешанные
золотыми плодами, - они в одинаковой мере могут изображать и античный сад
гесперид, и волшебную страну сказок, где вечно царит лето.
Боттичелли обращается не только к традиционным персонажам народных
легенд и сказок; в его картинах “Весна” и “Рождение Венеры” отдельные
предметы приобретают характер обобщенных поэтических символов. В отличие от
Леонардо, страстного исследователя, с фантастической точностью,
стремившегося воспроизводить все особенности строения растений, Боттичелли
изображает “деревья вообще”, песенный образ дерева, наделяя его как в
сказке, самыми прекрасными качествами - оно стройное, с гладким стволом,
с пышной листвой, усыпанное одновременно и цветами и фруктами. А какой
ботаник взялся бы определить сорт цветов, рассыпанных на лугу под ногами
Весны, или тех, которые она держит в складках своего платья: они пышны,
свежи и ароматны, они похожи и на розы, и на гвоздики, и на пионы; это -
“цветок вообще”, самый чудесный из цветов. Да и в самом пейзаже
Боттичелли не стремится воссоздать тот или иной ландшафт; он только
обозначает природу, называя ее основные, и вечно повторяющиеся элементы:
деревья, небо, земля в “Весне”; небо, море, деревья, земля в “Рождении
Венеры”. Это “природа вообще”, прекрасная и неизменная.
Изображая этот земной рай, этот “золотой век”, Боттичелли выключает из
своих картин категории пространства и времени. За стройными стволами
деревьев виднеется небо, но нет никакой дали, никаких перспективных линий,
уводящих в глубину, за пределы изображенного. Даже луг, по которому ступают
фигуры, не создает впечатление глубины; он похож на ковер, повешенный на
стену, идти по нему невозможно. Вероятно, именно поэтому все движения
фигур имеют какой-то особый, вневременной характер: люди у Боттичелли
скорее изображают движение, чем двигаются. Весна стремительно идет вперед,
ее нога почти касается переднего края картины, но она никогда не
переступит его, никогда не сделает следующего шага; ей некуда ступить, в
картине нет горизонтальной плоскости, нет и сценической площадки, на
которой фигуры могли бы свободно двигаться. Так же неподвижна фигура идущей
Венеры: слишком строго вписана она в арку склоненных деревьев и окружена
ореолом зелени. Позы, движения фигур приобретают какой-то странно
завороженный характер, они лишены конкретного значения, лишены
определенной целенаправленности: Зефир протягивает руки, но не касается
Флоры; Весна только трогает, но не берет цветы; Правая рука Венеры
протянута вперед, как будто она хочет коснуться чего-то, но так и
застывает в воздухе; жесты сплетенных рук Граций - это жесты танца; в них
нет никакой мимической выразительности, они не отражают даже состояние их
души. Есть какой-то разрыв между внутренней жизнью людей и внешним
рисунком их поз и жестов. И хотя в картине изображена определенная сцена,
персонажи ее не общаются друг с другом, они погружены в себя, молчаливы,
задумчивы, внутренне одиноки. Они даже не замечают друг друга.
Единственно, что их объединяет, - это общий ритм, пронизывающий картину,
как - бы порыв ветра, ворвавшийся извне. И все фигуры подчиняются этому
