Франсиско Гойя Семья короля Карла IV
указывает на нервную спешность исполнения) в несколько грубоватой технике,
с утрированным контрастом света и тени.
К шпалерным картонам примыкает и один из главных шедевров Гойи, написанный
им, как кажется, в 1788 году и изображающий народное гулянье во время
ярмарки св.Изидора в долине Мансанареса. Небольшая картина эта принадлежит
к самому замечательному, что создала живопись XVIII века, и в творении
самого Гойи она является лучшим в чисто живописном отношении перлом.
Национальное празднество у капеллы патрона Мадрида св. Изидора происходит
в конце мая и длится несколько дней, На гулянье это собираются толпы народа
не только из окрестных деревень, но и из далеких провинций.
В дни Гойи празднество это представляло особенно блестящую картину, и
художник увековечил зрелище с удивительной, трогательной любовью. Не
изменяя своему широкому приему письма, он все же постарался здесь дать
нечто совершенно законченное. Все в этой картине: и редкий по
непосредственности впечатления «вырез» ее первого плана, и воздушность
широкой панорамы, и группировка массы фигурок, разодетых в нежно-пестрые
костюмы, а главное — весенний, мягкий, белый свет, разлитый повсюду, —
производят чарующее впечатление, рассказывают о том наслаждении, которое
должен был испытывать впечатлительный, легко возбуждающийся художник, гуляя
по этим лугам, отдыхая на траве с друзьями, глядя на вереницу расписанных
экипажей, вмешиваясь в веселые разговоры простых обывателей, вышедших за
стены подышать свежим воздухом. В чисто живописном отношении Гойя никогда
больше не подымался на ту же высоту.
К этому же времени (к 1780-м годам) относится ряд очень жизненных
портретов Гойи. Они, правда, уступают по остроте характеристики и по
сдержанности красочной гармонии произведениям более позднего времени. В них
еще нет полного синтеза и той выразительной меткости, которые Гойя приобрел
впоследствии и которые в портретах 1790-х и 1800-х годов заставляют прощать
все их технические недостатки. Зато портреты первого периода отличаются
удивительным вниманием к предмету и какой-то молодцеватой свежестью. Сюда
относятся портреты Карла III и Карла IV в охотничьих костюмах, портрет
семьи благородного инфанта дона Луиса-Антона и многие другие.
2. Заколдованный круг на пути царствования ничтожной аристократии.
С начала 1790-х годов в творчестве Гойи происходит большая перемена,
Повлияли на это как обстоятельства внешнего мира, так и ухудшение в
здоровье мастера, приведшее его к совершенной глухоте. Из жизнерадостного,
чисто внешнего художника, наследника плеяды чувственных поэтов XVIII века,
Ватто, Буше и Тьеполо, Гойя превращается в злобного сатирика, в пессимиста
адских сил, издевающихся над бедными людьми, как над фантомами. Фантомами,
пожалуй, были и его прежние действующие лица. Гойя, даже в самых своих
острых портретах, не давал «апофеоза» человеческой личности, как то делали
Тициан или Ван Дейк. Доля издевательства и презрения сквозит и в его
«картонах», Но до того периода, к которому мы теперь обращаемся,
презрительное отношение Гойи к человечеству было смягчено его богатой,
щедро разливавшейся на все чувственностью, тогда как отныне он становится
сосредоточенным человеконенавистником, жестоким и беспощадным в своем
презрении. Потемки скептицизма окутывают его, и если еще и прорывается у
него улыбка прежнего веселья или какая-то надежда на лучшее будущее, то эти
моменты являются редчайшими и краткими проблесками.
Разумеется, главной причиной этого тяжелого состояния была глухота. Для
такого бешеного авантюриста и чувственника, для такого страстного
музыканта, каким был Гойя, лишиться слуха значило быть вдруг отрезанным от
всей жизни, значило быть заключенным в какую-то удручающую тюрьму. Положим,
друзья продолжали ценить в Гойе его остроумие, и большинство их (среди
которых герцогиня де Альба и сам премьер Годой) выучились объясняться с ним
посредством знаков, а он вскоре наловчился угадывать слова по движению губ.
Но все же Гойя не слышал, Он был, как в заколдованном круге, в вечно
зловещем уеди-нении.
Кошмаром должны были протекать для него последующие годы, составившие
почти половину его жизни. Рассказывают, что, желая во что бы то ни стало
услыхать музыку, Гойя приложил однажды руки к струнам спинета и попросил
ему что-нибудь сыграть. Но и тут он лишь почувствовал дрожание струн, но ни
малейшее подобие звука не проникло в заколоченную тюрьму его души, В этом
случайно сохранившемся свидетельстве отразился трагизм его состояния,
Такому человеку уже нечего было ждать истинной радости, и скоро в нем
атрофировалась и самая вера в радость.
Не могли способствовать хорошему расположению духа Гойи и внешние события,
резко изменившие движение испанской культуры и втянувшие Испанию в
ужасающие бедствия. В 1789 году умер Карл III, и на престол взошел
фатальный для Испании Карл IV, добродушный, но ленивый, слабовольный и
глупый человек, всецело подпавший под влияние своей властолюбивой и
развратной супруги Марии-Луизы и их общего фаворита Годоя, являвшегося при
испанском дворе чем-то вроде нашего Платона Зубова.
Пожалуй, в другое время царствование этой странной триады и не было бы
столь пагубным для страны, Годой выказал же известные способности и
употребил большое старание на то, чтоб с достоинством играть свою роль, Но
времена были не такие, чтобы дилетантизм и междуцарствие прошли
безнаказанно. За Пиренеями уже начался пожар, быстро охвативший всю
Европу, и если даже народ Испании и не обнаруживал склонность зажечься об
этот огонь, то все же оставаться безучастным зрителем было невозможно.
Испания была насильно втянута в общий круговорот, и после многих лет
бездарных нащупываний она вдруг была лишена права на самобытное
существование и, мало того, превратилась сама в арену, на которой
разыгралось одно из последних действий грозной трагедии, с которой началась
Новейшая история.
Одновременно изменился и весь строй испанской жизни, и в этом не столько
был виноват пример, шедший из Франции, сколько полная перемена в характере
придворных нравов, являвшихся до тех пор образцовым выразителем культурного
состояния страны. Разврат и пороки существовали и раньше при испанском
дворе, как и повсюду во все времена, но разврат и пороки эти не были лишены
известной величественности и были облечены в тот строгий стиль, благодаря
которому двор и придворные не переставали быть своего рода неприступным для
простых смертных Олимпом.
Царствование Карла IV, Марии-Луизы и Годоя в существе нарушили эту
своеобразную гармонию. Маска была легкомысленно сброшена, и все вдруг
увидали на престоле не богоподобных монархов, для которых общий закон не
писан, а самых обыкновенных и очень ничтожных людей с пошлыми и уродливыми
пороками. Испанская аристократия, всегда проявлявшая склонность к
независимости, перестала чувствовать над собой железную руку абсолютизма и
сейчас подняла голову, тем самым помогая разрушить то, что составляло венец
государственного строя Испании, Распущенность при дворе получила циничный
характер, и неуважение к королевской чете стало выражаться открыто,
Скандальная хроника Мадридского двора сохранила память об одной
аристократке, которая при всяком случае публично наносила удары самолюбию
королевы, а знаменитая подруга и покровительница Гойи дукеса де Альба
должна была поплатиться временным изгнанием за свою слишком бесцеремонную
откровенность.
Одни портреты Гойи того времени говорят о том, что в Испании творилось
нечто странное и недоброе. Если не знать, кого изображают эти картины, то
едва ли можно догадаться, что это пресловутые испанские гранды, правнуки
тех самых надменных, особ, тех чопорных, зашнурованных и расчесанных
принцесс, которые позировали Веласкесу, Даже легкомысленные и жеманные
современники Людовика XV и Людовика XVI покажутся рядом с этими выродками
сановными и величественными.
Произошедшая перемена в культуре едва ли станет понятной, если
останавливаться на одних внешних фактах, на перечислении промахов
правительства, на отношениях Испании к другим державам. Испанию начало
подтачивать какое-то злое начало, и вся эта страница истории носит
фантастический в своей гримасе характер. Гойя передал это фантастическое,
выбившееся из нормальной колеи настроение в настойчиво им повторяемых
сценах шабаша.
Да и что, как не то же «бесовское» настроение, расползалось тогда, как
зараза, по всей Европе, вселяя кровожадный восторг к бойне, увлекая в
последние глубины сладострастия, поминутно раскрывая завесы на окружающую
человеческую тайну. Один и тот же период охарактеризован возрождением
